Идущая навстречу свету - Николай Ильинский
Раньше обычного пришел домой в тот день Владимир Николаевич, радостный, какой-то просветленный.
— Только нимба не хватает у тебя вокруг головы, — всплеснула руками Татьяна. — Что такого могло случиться?!..
— Случилось, Татьяна моя Евгения Онегина…
— Твоя или Евгения Онегина?…
— Моя! — широко развел руки Кривичский. — Дулю с маком ему, этому Онегину!.. Надо вовремя любить, а не потом, когда замуж выскочила за этого… за этого… Забыл, как его!..
— В поэме не сказано, как его фамилия…
— Тем более! — Он схватил жену в охапку, закружился с ней по комнате. А теперь за Сашкой поедем!.. Теперь меня отпустят…
— А Люду и Аленку? кивнула Татьяна на маленьких дочек, которые играли на полу.
— Возьмем и их… Надо же наследниками похвастаться в Нагорном!.. Не каждым сразу такое дастся — две дочки!..
Прощай, Нагорное!
— Даю тебе ровно неделю на туда и сюда, — полковник Стриж, разрисовывая знакомым размашистым почерком заявление Кривичского, накрыл его ладонью и, видя, как до того угрюмое лицо коллеги начинало светлеть и края губ подергиваться в радостной улыбке, глядя снизу вверх на товарища, добавил: — По благу… подпись ставлю… И то не ради тебя, хоть ты у меня знаешь… не только в сердце и душе, но и в печенках и почках… а ради Сашки… Александра, как его по отчеству?…
— Что за бред!.. Меня забыл как звать?…
— Тебя не забыл, а у него в свидетельстве о рождении как написано?…
— В свидетельстве — Александрович, а по жизни он — Владимирович!.. Александр Владимирович?… Понял?… Да, и… Кривичский!..
— Ладно, ладно, не злись, жадюга, я у тебя его не отнимаю… Да ведь уже и здесь заимел двух дочек!..
— Этого мало, — признался Владимир Николаевич, — война каждого четвертого у нас отняла, надо же восполнять, как его бишь… генофонд!..
— Ну, — подал Стриж подписанное заявление о кратком отпуске Кривичскому, растягивая улыбку от уха до уха, — восполнитель, осеменитель…
— Женись и ты поскорее, а я в случае какого случая помогy, как уедешь. … на выполнение боевого задания!..
— Убью и запишу в твою героическую автобиографию!.. Я ревнучий?…
— Потому до сих пор и холостой…
— Ну, так Танек больше нет!..
— Теперь я тебя убью!..
— Не убьешь, ты уже мной убитый!..
На вокзале Петр провожал чету Кривичских. В ожидании поезда успокаивал девочек, особенно младшенькую крикливую Аленушку, качая ее на руках и напевая:
Ой, бярозы ды сосны, партизански сёстры,
Ой, шумливы ты, лес малады…
— Каким бы отцом ты мог быть?… Пел бы сыну про походы, а жена… про расходы, — рассмеялся Владимир, а за ним и Татьяна.
— А вдруг дочь?… Ни одной колыбельной не знаю…
— Мать всякому делу голова! — сказала она. — Без нее не расходы были бы, а одни убытки!.. А колыбельной научишься, заимей сперва детей!..
— Сначала жену! — заметил Кривичский.
— А без жены нельзя? — в том же насмешливом тоне отозвался Стриж. — Да почему, можно… Строгай!.. Да про алименты не забывай!..
К перрону подошел поезд, фыркая дымом и гарью.
— Мне тоже хочется куда-нибудь поехать, — жалобно сказал Петр Андреевич. — Подальше бы, подальше!..
— Сначала позавидуй нам! — ехидно поддел его Кривичский, первым влез в вагон и теперь принимал на руки дочек.
Поезд незаметно тронулся с места и покатил, набирая ход. Полковник Стриж долго стоял на перроне, пока зеленый огонек не растворился в синеве летнего вечера. Грустный, он медленно пошагал от вокзала по знакомой улице Ожешко. Где-то там, справа за домами, раздался крик незнакомой птицы, вроде гуся или журавля, за ним последовал другой и тоже совершенно незнакомый, будто полковник попал в экзотические африканские джунгли. И он довольно улыбнулся — там находился зоопарк, давным-давно открытый. Значит, жизнь в городе все заметнее возрождалась. В городском парке, по которому протекал небольшой ручей, играл «духовой оркестр. Наверно, капитан Молчанов вывел своих музыкантов повеселить публику: мелочь, но приятно, вроде праздника.
А пассажирский поезд, отбивая на стыках рельсов чечетку, летел в наступающую ночь. За окнами там-сям светились огоньки, где одиночные, на хуторах (на Гродненщине их было множество), а где огненными стайками — это уже были деревни. Сияющие нимбы раздвигали в сторону и поднимали вверх полог ночи лишь над большими и малыми городами. Владимир Николаевич долго стоял у окна, вглядываясь в плывущий за стеклом сумрак, и прошлое казалось ему тяжелым сном. Еще недавно он, чего греха таить, боялся по родной и близкой сердцу земле ходить: чужие люди в чужой ненавистной военной форме правили на ней, вешали и расстреливали, и он мстил им за это, мстил, пока не изгнал вон. Одни коллеги по партизанскому отряду заняли места в шеренгах красноармейцев и пошли с боями Варшаву, Прагу освобождать, Берлин брать, другие хозяйством занялись. Пулеметчик отряда Иван Демин был охранником на железной дороге, теперь работает на автомобильном заводе. Как-то Кривичский встретил его на улице в Гродно, он звал в свой цех, но Владимир Николаевич, обычно одетый в гражданское, не все рассказал о себе из-за оперативной секретности, однако в цех заглянуть обещал. Поздним утром следующего дня поезд прибыл в Харьков, отсюда недалеко до Алексеевки, а оттуда уже и Нагорное видно, каких-нибудь двадцать километров.
В Харькове вокзал еще достраивался, железнодорожных путей много было по разным направлениям, свой еле нашли. Вагоны старые, небольшие, пригородные, но народу много — с котомками, корзинами, чемоданами. Тянулось время отхода. Ждали встречного из Алексеевки. Наконец поезд пришел, снова масса народу, но он как-то быстро разбежался по перрону — у каждого свои дела, каждому своя дорога. И тут Таня внезапно увидела знакомое лицо. Сразу не поверила сама себе: молодая красивая женщина, проводница из алексеевского поезда. Она вышла из вагона, весело о чем-то говорила с подругами, смеялась.
— Это же Катька! — крикнула Татьяна и побежала из вагона. — Наша… Нагорновская… Екатерина Гриханова, то есть Званцова, я говорила тебе про нее, — уже на бегу коротко сказала она мужу. — Погляди за девками, я сейчас…
Она выбежала на перрон как раз вовремя — Екатерина собралась уходить, но, заметив бегущую в ее сторону женщину, остановилась. И, конечно, узнала:
— Тан-я-я!..
