Сто мелодий из бутылки - Сания Шавалиева
– Машина, – предупредил дядя и отошёл в сторону.
О Аллах! Снова серая машина, но номера другие. Требуя остановиться, замахала рукой. Вот ведь дрянь! Видел, что она бежала, и всё равно даже не притормозил, не повернул головы.
– Послушайте… подождите!
– У меня заказ, – сказал водитель в открытое окно.
Ася закричала громче, пытаясь забросить слова в салон.
– Если увидите белый «Ниссан», скажите, что мы его ищем.
Уехал. И непонятно, услышал или нет.
Рухнула в траву, пытаясь отдышаться. От близости завода лёгкие сразу наполнились тяжёлым воздухом, в груди появилась свинцовая тяжесть. В просвете веток торчала заводская труба с факелом. Значит, и до трассы недалеко.
– Его нет, – остановилась Ася на вершине. – Может, уехал?
– Я ему не заплатил. – Больше ничего не говоря, дядя Гена развернулся и пошёл обратно.
– Вы куда?
– Будем искать. Жара. Сморило, небось, в тени.
Дядя Гена ступал сильно и уверенно. Что-то дикое, архаичное появилось в его походке. Он едва шевелил плечами и локтями, но в его движении было столько энергии, что он, казалось, готов преодолеть преграды любой плотности. Наверное, с таким настроем охотник преследует медведя.
Дядя Гена махнул вперёд, а навстречу Асе из тени деревьев вышел молодой человек с рюкзаком на спине.
– Вы не видели здесь белый «Ниссан»? – чисто автоматически спросила она. Понятно, конечно, что испугалась, только что думала про медведей, и вот на тебе – получи.
Молодой человек удивился, но не людям, а вопросу. Не ответил, просто покачал головой и быстро прошагал вниз, обогнал дядю Гену, завернул на Поскотину. Дядя Гена заторопился за ним, но услышал окрик.
– Ну что, нашли улицу Герцена?
Ренат стоял за забором в глубине двора. И только теперь Ася обратила внимание на этот дом, самый большой и ухоженный. Тяжёлые деревянные ворота, в щербинах и трещинах, тропинка путаной нитью тянется от дома к сараю, бане, дровянику. Как вязаной кофтой, забор окутан плющом, в порезанных автомобильных шинах томятся цветы, на верёвках бельё, трава скошена вокруг дома большим кругом, в воздухе висит запах жареной картошки, настолько роскошный, что заставляет желудок стонать. Всё аккуратно и уютно, ещё с тех, советских времен. Сколько таких дворов существует в городах и сёлах? До сих пор местами сохранились островки дружеского добрососедства, где вся жизнь на виду, любой может зайти без предупреждения? Крошечный стол молниеносно накрывался для чаепития. В магазинах пусто, а на столе – мёд, сметана, блины. Соседка забежит за мукой – и уже сидит на узкой табуретке, макает кусок сахара в кипяток. Уже забудет, зачем пришла, и всё болтают и болтают. И никак не наговорятся, не наслушаются, не насмотрятся друг на друга. Свадьбы справлялись всей улицей, хоронили всем посёлком, а на выручку шли всей страной.
Ренат подошёл к забору ближе.
– Нашли, спрашиваю, улицу?
– Улицу нашли, теперь такси потеряли, – пожаловался дядя Гена, – не видели белый «Ниссан»?
– Белый нет. А вот серая после вас проезжала. Я думал, за вами.
– А здесь можно будет у кого-нибудь переночевать, если вдруг такси не найдём?
– Можно, наверное. Но к себе не приглашаю, боюсь мать одну оставить с гостями. Но здесь ещё три двора есть, напротив к соседке можете попроситься, за бутылку пустит. К Егору можно, вон его дом с бюстами великих. В конце улицы – Николай, но он, кажется, только что уехал бомбить.
– Бомбить? – уточнил дядя Гена.
– Таксовать. А так у нас три раза в день автобус ходит. Через два часа будет.
– Зачем сюда ходит автобус? – удивилась Ася.
– Ну дак. И тут люди живут. Раньше чаще ходили, теперь два рейса убрали.
– Как они сюда заезжают, если тут дороги нет?
Ренат посмотрел на Асю как на дуру.
– Так они и не заезжают, останавливаются на трассе, а дальше в Кизел.
– Так это только три рейса в Кизел?! Как? Раньше туда автобусы каждые полчаса ходили.
Ася сразу вспомнила тётю Машу, кондуктора с кизеловского автобуса. Она была неотъемлемой частью маршрута. Сидела спиной к окну, у задней двери. Грудь широкая, на ней, как на полке, лежит кожаная сумка с квадратным металлическим зевом, внутри валики билетов, концы язычками выведены наружу. Получив денежку, пересчитывала, не глядя распределяла по карманам кондукторской сумки: мелочь – в наружный, купюры – во внутренний, затем отрывала билет: двадцать копеек – красный штамп, зелёный – пятнадцать, синий – десять, чёрный – пять. У Аси всегда синий. До первой остановки, где начинается Верхняя Губаха, – десять копеек, до второй, где заканчивается, – пятнадцать. Удобнее за пятнадцать, но, чтобы сэкономить, всегда выходила на первой, оттуда поднималась, проходила мимо детского сада, универмага. Однажды решила схитрить, будто задумалась и пропустила остановку. «В следующий раз отдашь», – улыбнулась тётя Маша. «Ага, разбежалась!» – мысленно ответила Ася. Тётя Маша, будто услышав, предупредила: «Не отдашь, отца спрошу или у матери заберу». Ася тогда чуть не взорвалась от стыда. Даже не думала, что тётя Маша знала её родителей. Хотя понятно, что тётя Маша с ними знакома: с отцом работала в одном гараже, а кафе матери находилось рядом с конечной остановкой, небось, каждый день в буфете покупала материны пирожки. Тётю Машу уважали, старались с ней не ссориться. Она возвышалась над пассажирами на своём кондукторском сиденье, в кольчуге вязаного жилета, уже седая, а глаза – с длинными ресницами, с цепким взглядом. Они всегда видели, сколько людей зашло, вышло. Тётя Маша знала практически всех в лицо, маршрут следования, историю жизни.
Да и её историю тоже все знали. Это был роман с умирающим солдатом. Красивая осень, красивая сказка бабьего лета. Солдат добирался на попутке, высадился как раз тут, на Кизеловском подъёме, отсюда под гору вниз, минут через двадцать был бы дома. Короткими перебежками рванул через лес напролом. Места, знакомые до каждой травинки, до каждого деревца. Целыми днями носился по тайге, дрова рубил, сено косил, а вечером холодная картошка в чугунке, до боли в сердце тёплое прикосновение матери: губами прилипнет к его выстриженному затылку: «Спи, сынок! Я тебе песню спою, баю-баюшки-баю». А теперь он сам торопился успеть прикоснуться губами к её холодному лбу Зачем? Зачем ты умерла? Письмо написала, что связала свитер, а он ещё недоволен остался, что свитер рыжего цвета. Теперь он согласен на любой цвет. Скажите, что это ошибка, там в военной части что-то напутали и отдали телеграмму ему, а она пришла однофамильцу.
Раньше здесь стоял шалаш, а за ним высокий забор заброшенного рудника. Теперь от этого места ничего не осталось, кроме невысокой берёзки. Солдат сидел, прислонившись
