Там, где поют киты - Сара Харамильо Клинкерт

По дороге в Парруку Габи была особенно возбуждена, перескакивала с одной темы на другую, с одного человека на другого и с одного языка на другой. Канделария почти не слушала ее, потому что была поглощена собственными заботами. Ей предстояло решить много проблем, начиная с акне, продолжая одеждой и заканчивая поисками отца, человека, который убегал от корней. Пока что она не нашла ни одного решения. Габи столько всего наговорила, что в тот вечер перед сном Канделария даже подумала, не причудилось ли ей все это. Она пожалела, что не воспользовалась ее общительностью в дороге, чтобы побольше узнать о жизни гостьи. Однако все, что говорила Габи, было обрывочно и лишено контекста. Нельзя было понять, что стоит за этой переменой настроения: радость или тревога. Ясно было только, что это связано с ее телефонным разговором.

Такую женщину, как Габи, сложно было разгадать, потому что она всегда себя контролировала и ничем не выдавала своих чувств. И не говорила ничего такого, что позволило бы догадаться, какие мысли бродят у нее в голове. Но Канделария заметила, что теперь, даже выведенная из равновесия, она была еще более загадочной. Габи говорила без остановки, слова лились рекой. Кусала губы. Повышала голос. Пела. Снова кусала губы. Говорила дальше. Внезапно замолкала и в самый неожиданный момент вцеплялась в руль, повторяя имя: «Борха, Борха, Борха».

— Знаешь, что плохого в том, когда ты у кого-то в долгу, солнышко? — спросила она вдруг, потирая кончиками пальцев пятно на груди.

— Что? — спросила Канделария.

— Что надо не остаться в долгу. Бывают долги, которые можно не возвращать, солнышко, но только не такие.

— Кто такой Борха?

— Обожаю эту песню.

С этими словами она сделала радио погромче, потому что у Габи было много талантов, в том числе талант избегать вопросов, на которые она не собиралась отвечать. Когда они вернулись в Парруку, все было в пределах ненормальной нормы. Тобиас медитировал под лавровым деревом, мать так и сидела запершись у себя в комнате. Канделария зашла отдать ей подарок, который для нее купила, и застала ее беседующей с камнями.

— Что ты делаешь, мам?

— Пытаюсь добиться, чтобы кто-то меня слушал.

— Я столько всего накупила, даже тебе подарок привезла, — сказала Канделария и протянула ей помаду. — А еще мы бампер на машине поменяли.

— Спасибо, жизнь моя, — сказала мать и взяла помаду.

Красить ею губы она так и не будет, но помада все равно пригодится — нарисовать всем камням рты.

Канделария вышла от матери очень раздраженная. Она направилась в кладовку за ведром и шлангом, но по пути увидела, что сеньор Санторо закопался в землю. Наружу торчала только голова с закрытыми глазами. Ворон попрыгивал вокруг, выискивая червей, потревоженных рытьем. Канделария отогнала мысль о том, что сеньор Санторо мертв: три раза убивать одного и того же человека в воображении показалось ей чересчур. Она осторожно обошла его, а он даже не шелохнулся. По-прежнему раздраженная, она вернулась из кладовки с ведром и шлангом и пошла мыть пикап.

Глядя, как переливается маленькая радуга над струей воды, ударяющей о кузов машины, Канделария подумала, что можно чего угодно ожидать от человека, который расстреливает тучи, чтобы в него не ударила молния. Наверняка и у привычки закапываться в землю тоже есть какое-то логичное объяснение. О том, что это привычка, она догадалась, вспомнив, сколько ям вдруг появилось в Парруке с прибытием сеньора Санторо. Все-таки он копал их не только под компост. Но сколько она ни старалась найти объяснение такой причуде, ей ничего не приходило в голову. Надо было как следует об этом поразмыслить, отойти от шаблонов мышления, которые ей сформировали в школе. Расширить диапазон переменных и не думать, будто все ищут от жизни одного и того же и ждут одних и тех же результатов. «Особенные люди очень редко встречаются и именно поэтому так ценятся», — говорил отец. Она никогда не понимала, кого он подразумевал под особенными людьми. Но теперь, познакомившись с Габи и Санторо, она, кажется, чуть лучше разобралась, что это значит. Можно ли быть особенной, когда ты корень?

Пикап был такой грязный, что у нее ушел весь остаток дня, чтобы его отмыть. Она даже задумалась, мыл ли его отец хоть раз или специально не хотел строить гараж, чтобы оставлять машину на волю стихий, рассчитывая, что дождь сам смоет всю грязь. От такого предположения у нее сразу испортилось настроение, хотя она не поняла, почему именно: из-за того, что ее отец был неряхой, или из-за того, что разум упорно заставлял ее считать отца неряхой. В первом случае получалось, что она злится на отца, а во втором — на саму себя за то, что позволяет себе так думать. Вот эта двойственность ее и раздражала.

Она почти ожесточенно стала тереть тряпкой толстый слой грязи — годами столько птиц гадило на капот, что даже краска поменяла цвет. Терла ржавчину, вмятины и царапины, которые никто не позаботился закрасить. Терла стекла, сквозь которые весь мир казался матовым, терла колеса с потертой резиной, утомившейся от езды. Наконец она остановилась у недавно замененного бампера и долго смотрела на искаженное отражение своего лица. Бампер блестел так, что остальным металлическим частям было до него далеко, но они хотя бы были чистые. Все сверкало, потому что она постаралась и все отмыла. Канделария подумала, что, если хочешь получить результат, надо заставить себя что-то сделать, ведь даже чтобы выиграть в лотерею, требуется сперва купить билет.

Вечером она рано легла спать, потому что день был очень насыщенный и она очень устала. Снаружи луна гляделась в бока пикапа. Она подумала о Габи и обо всем, что та говорила за рулем. Подумала об этом Борхе, еще не зная, что он станет следующим постояльцем Парруки.

* * *

Он приехал ночью, хотя сказать «приехал», пожалуй, было преувеличением. Чисто технически, его привезла Габи. Она отправилась на пикапе в деревню и никого с собой не взяла. Даже Канделарию, которая так обиделась, что, когда они вернулись, не вышла их встречать. А если бы вышла, то увидела бы, как Габи помогает новому гостю вылезти из машины, закинуть руку ей на спину и медленными шажками дошаркать до двери. Еще она могла бы заметить, что гость не так стар, как кажется на первый взгляд; что весит он, пожалуй, не больше, чем Канделария, что у него выпали все волосы и что он горбится так, будто несет на своих плечах целый мир.