У смерти твоё имя - Диана Аркадная
Отправив сообщение Гавришкину, она возвращается ждать его все на ту же скамью возле главного входа. Вскоре тот присоединяется к ней, в руках у него два стаканчика с вьющимся над ними паром, один из которых он протягивает ей, а сам присаживается рядом. Высокий, чуть полноватый, с мягким румяным лицом и круглыми очками в толстой оправе, он скорее походит на булочника, чем психиатра. Однако глаза за стеклянными линзами смотрят цепко. Врач ничего не говорит до тех пор, пока Сабина не допивает горячий напиток – им оказалось растворимое какао из автомата, – и только тогда начинает разговор:
– Я понимаю, что для вас это может быть тяжело. Допускаю, что после произошедшего вам сложно воспринимать ее как прежде, без страха и отторжения. Вы были всего лишь ребенком, когда на ваших глазах она совершила убийство. Неудивительно, что теперь вы можете быть напуганы.
Мужчина ошибся. Страх? Нет, его нет среди смешения чувств, терзающих девушку. Никогда не было. Однако она не решается возразить и продолжает слушать.
– Сейчас она не тот человек, что была прежде. Что бы ваша мама ни совершила, как бы ни вела себя, теперь она просто страдающая от болезни женщина, которой требуется поддержка близкого. Знаю, вы по-своему заботитесь о ней, иначе не стали бы обращаться ко мне. И я рад, что вы прислушались ко мне и приехали. Ваш сегодняшний визит, уверен, пойдет ей на пользу. Надеюсь, вы сможете посещать ее чаще, несмотря на болезненное прошлое.
Сабина не желает вдумываться в сказанное, ощущая себя как в коконе из покрывала, совсем как в детстве. Вместо этого ее внимание цепляется за какое-то особое чувство, которое слышится в голосе врача и определить которое она затрудняется.
– Почему вы так заботитесь о ней? – Ей в голову давно приходила одна догадка, но прежде она не решалась спросить напрямую.
– Вы платите мне за это, разве нет? – отшучивается Гавришкин, но лицо его становится еще более румяным и щеки теперь похожи на два наливных яблока.
– Думаю, есть что-то еще. – Девушка отводит взгляд от мужчины. Она не знает, почему упорствует, но это будто бы позволяет уйти от того, что ей обсуждать совсем не хочется. – Я узнавала: препараты, которые вы для нее достаете, стоят даже больше, чем я отправляю.
Алексей Петрович какое-то время крутит в ладонях опустевший стаканчик и с какой-то вымученной, оторванной от сердца улыбкой признается:
– Когда-то я ухаживал за вашей мамой… за Мариной. Только не срослось. Тогда стали дружить, я ее, дурак, даже на свидания провожал: не смыслил в любви ничего, а подсказать некому было. Она многое пережила, вы всего даже не знаете, наверное. Рано осталась без родителей, подрабатывала везде, где могла. Потом, я тогда срочку служил, она забеременела, но по какой-то причине с отцом ребенка поддерживать связь не стала и вскоре вышла замуж за своего бывшего школьного учителя. Я оказался с ним знаком: мой брат был его приятелем и тот часто бывал у нас дома. Такой себе человек. Ну да что скажешь – ее вечно тянуло на мерзавцев. Он быстро оборвал все ее прежние связи с друзьями и знакомыми, включая меня. Марину перестали видеть на людях, все дома, должно быть, сидела. До несчастья я о ней и не слышал больше ничего, а потом уже поздно стало.
Рассказ о жизни матери до замужества ослабляет скрученную пружину внутри Сабины. То, как Гавришкин говорит о ее матери, нежно и светло, заставляет снедающее ее неприятие и неясное беспокойство затихнуть, как эхо гитарной струны, нечаянно тронутой чьими-то пальцами.
– То, что вы теперь ее лечащий врач, это разрешено? – осторожно спрашивает она.
– Не совсем, конечно. Вопросы этики могут быть неоднозначны, когда дело заходит о таких случаях, но здесь некому меня уличить. – Улыбка на лице мужчины чуть бледнеет. – Зато я могу помогать. Наша больница, конечно, не самая худшая. В некоторых такое творится – не приведи господи… А у нас ничего, тихо, спокойно, к пациентам человеческое отношение. Однако сами знаете: в казенных домах особой заботы все равно не найти. Мы же с вашей мамой разговариваем подолгу, ей это очень помогает.
Сабина не просит о продолжении, но Гавришкин все равно добавляет:
– Произошедшее когда-то стало для нее большой травмой. В ней поселился глубинный страх за вас, а то, что вы долго не виделись, только обострило это, превратив в навязчивую идею. Теперь она боится, что с вами произойдет что-то очень дурное, настолько, что ее мозг сосредоточен только на этой мысли, и вместе с непреходящим чувством вины это причиняет ей сильные страдания.
Внутри снова поднимается штормовой волной ком из задавленных эмоций. Почему он все это ей говорит? Чего ждет от нее? Она пересиливает себя, чтобы оставаться на месте, а не вскочить и бежать куда глаза глядят, как это было недавно. Девушка сохраняет молчание, но Алексей Петрович понимает его по-своему и пускается в торопливые объяснения:
– Марина страдала от депрессии, причем задолго до тюремного заключения. Сейчас она находится на подобранной мною медикаментозной поддержке, также мой коллега проводит с ней сеансы психотерапии. В целом картина благоприятная, я даже думал о возможности успешного прохождения медицинской комиссии, но недавний инцидент привел к обострению состояния. Ситуацию осложняет опухоль. Я не могу судить, что из ее нынешнего состояния и проявившегося бреда является следствием депрессии, а что – органического поражения мозга.
Сабине хочется прервать мужчину, чтобы не слышать всех этих вещей, тонкой, сводящей с ума удавкой заползающей в сознание. По телефону говорить об этом было почему-то легче.
– Что показало последнее обследование? – разомкнув пересохшие губы, выдавливает она из себя.
Гавришкин вновь опускает голову, избегая ее взгляда, и говорит то, что окончательно ломает что-то внутри девушки:
– Опухоль все-таки неоперабельная. Химиотерапию, даже если бы ваша мама была на воле, провести тоже нет возможности из-за ослабленного состояния организма, к тому же проявились проблемы с сердцем. Такое лечение ее попросту убьет.
Сабина закрывает глаза и старается вернуть себе самообладание. Почувствует ли она, как с ее плеч скатывается тяжелая ноша, если действительно ничего нельзя будет изменить? Будет ли она иметь право снять с себя всякую ответственность или это
