Как делаются... - Андрей Александрович Пирогов
— Да я не сильно и пью, Коль, так… Вот Лерка, соседка моя — не помнишь? — ну ладно, вот та пьёт, каждый день во дворе валяется, ее и в ментовку уже не берут… Слушай, Коль, неудобно, конечно, ты уже столько мне всего… Вчера, понимаешь, отравилась, наверное, — возьми мне еще малыша, а?
— Подожди, Элла, не торопись.
— Тебе жалко, что ли?
* * *
Она не спросила меня ни о чем.
Она не вспомнила, что я давным-давно уехал.
С ней нельзя было разговаривать.
Лечивший меня три года назад врач рассказывал об «алкогольном разрушении личности», но я не поверил ему.
Я-то — жив?
Я же — существую?
* * *
Вторую маленькую она схватила как ребенок яблоко.
Не надо было давать ей пить — но я ничего не мог с собой поделать.
— Пошли! — икнула она. — Покажу тебе свою обитель.
Мне пришлось подхватить ее под руку.
В обители — на широком, действительно, подоконнике — она быстро отключилась от реальности. Забормотала, захрипела, попыталась запеть — и заснула, свесив голову на грудь.
Такой я ее и запомнил: бесформенная старческая туша, увенчанная великолепным седым нимбом.
Я сунул ей в карман все оставшиеся у меня деньги и тихо спустился по лестнице вниз.
Под арку и направо.
* * *
Чтобы поменять билет, пришлось перейти на английский — иностранцев в России до сих пор уважают.
Я убегал: из города, страны и детства.
Я убегал от себя — еще сутки и я дотянусь ножом до своей ягодицы.
А может есть смысл?
Взять и покончить всё разом?
27 лет я верил: там, далеко, дома — осталось настоящее, то, ради чего стоит жить; верил, что я ошибся, — женившись, уехав, предав. Оставшись один.
А получается — ошиблись все?
И этой своей нелюбимой жене и чужому сыну я должен быть благодарен — спасли, удержали, заставили? Живы-с?
В аэропорте, перед вылетом, спохватившись, я пошел к ларькам: бзики бзиками, а надо же привезти издалека сувениры? Цены в ларьках оказались повыше, чем в городе, но терпимо.
Что выбирать?
Больше всего после разглядывания мне понравился перочинный нож. Два лезвия, одно — обычное, второе — пила-отвертка-открывашка — но главное — ступор на первом лезвии. Тот, что не дает ножу при ударе сложиться самостоятельно, помимо твоей воли.
Как делаются настоящими
— Был бы вхож в РОНО — сказал бы.
Если уж ей не давать «Заслуженного учителя», то я не знаю, кому и давать. Таких больше нет сейчас, слышишь, — нет. Может, никогда и не было. Если бы я не знал ее сам, решил бы, наверное, что она — миф; правда, чтобы сочинить такой, нужен Толстой, причем не Алексей, а Лев. Читая, каждый примеряет написанное на себя: у меня — так? Я — смог бы? Что ж — примеряйте: если кому окажется по плечу, на колени встану благодарить.
Началось еще в школе, сразу после войны — напомнить, какое было время? Учили в ее классе так: заходит математик, садится, устраивается поудобней и начинает: «Построили призму, обозначили вершины… Из вершины А опустили перпендикуляр к противоположной плоскости… Через получившуюся точку построили сечение, параллельное грани АВС…» и так далее. И никаких чертежей! Ни на доске, ни в тетрадях: всё в уме! — ты как, слабо?
Восемь золотых медалей на класс, одна — ее.
Институт, педагогический, тогда был объединенный факультет — физмат. Диплом, естественно, красный.
Четвертый курс, экзамен: профессор принимает у нее два часа. ДВА! Вся доска исписана, профессор ручкой: «Поясните, будьте добры, это местечко… Спасибо… Стирайте… Теперь ответьте, пожалуйста, на такой вопрос…» Она уж перестала понимать происходящее: один билет, второй, третий — а ему всё мало. Финал:
— Имею честь предложить Вам, девушка, поступить в аспирантуру.
Ты помнишь, ЧТО в те времена означала аспирантура?
— Спасибо, мне надо подумать.
Но думать пришлось не о том.
Спускают сверху разнарядку: троих из выпуска — в Якутию — распределение: отдай три года и не греши. Начинают распределять: у этого здоровье, эта — беременна, вот справка, тот — единственный кормилец, а этого — нельзя; нельзя, вам говорят — звонили.
Комитет комсомола (это потом испаскудились, а тогда всё всерьез было, верили) закрывает распределение, собирает курсовое собрание. На повестке дня — один вопрос: добровольцы в Якутию. Будешь гадать, кто оказался первым?
И три года — в Якутии: если плевок на лету, до земли, замерзает — прохладно нынче, ниже пятидесяти. Это сказать легко — три года — а их ведь надо прожить, день за днем, день за днем: ни мамы, ни друзей, ни Питера.
Как она их прожила — об этом дальше.
Вернулась: не устроиться.
А ты ее, кстати, видел? Маленькая, худенькая, голос тонкий, если закричит — визг получается. Будь характер послабее, съели бы ученики: вся фактура — в минус.
Так вот, устроилась на работу; август, школа переезжает в новое здание, все вместе из старого мебель перетаскивают. Она, естественно, в первых рядах, с детьми наравне. Тащит парту с учеником. Она ему:
— Ты из какого класса?
Он ей:
— Из восьмого. А ты?
С такой позиции начинать — каково?
А она поставила себя — говорю, нет сейчас таких характеров — старая закваска новой не чета.
Не слушают дети чужой ответ? — весь класс пишет самостоятельную «Исправления и добавления к ответу Сидорова» — и попробуй потом отвлекись. Не учат дома? Каждый урок — опрос, по полторы минуты на человека, правила. Не знаешь — два — чтобы с детства за себя отвечать приучались. Кстати, нюанс: она, вообще-то, в математики готовилась, специализация, но в школе вакансий не нашлось — пришлось браться за физику. И то: директриса ее год на восьми часах в неделю держала, присматривалась, только потом полную нагрузку дала.
Знаешь, как она своим предметом владеет?
На уроках дети, открыв рты, сидят — это норма, без комментариев; на районных олимпиадах (тоже норма давно) сначала она все задачки решает, и уж потом другие учителя сверяются; кто поумней — вздыхает с облегчением: и я, сирый, кое-что знаю, не столько, конечно, сколько она, но если стараться…
Я сам у нее учился — ни одного человека в школе ТАК не уважали. Я из-за нее в Пед на физфак пошел, и не я один, известно. 15 лет уже отработал, но до нее мне — как до Луны.
Слушай байку.
Первый год работаю, от подготовок еле живой, задаю домашние задания
