Как делаются... - Андрей Александрович Пирогов
Да что там, поспрошай учеников: тебе таких баек сотни выдадут сходу.
Есть история интересней.
Получаю как-то из городского методкабинета программу спецкурса, расширенно-углубленного. Фу ты ну ты, северная столица — марка, уровень, эталон. Читаю — и от гордости раздуваюсь: и это у меня самого есть, и то имеется, и здесь, черт возьми, наблюдается — орел я! Потом догадываюсь: да этот «спецкурс» просто по ее урокам выверен! На которых я когда-то от звонка до звонка отсидел, жалко, не знал, что тогда уже «спецом» заделался. И канал потом прикинул, по которому на нее методисты выходили: всё сходится — она!
И еще всякие мелочишки: второй курс, «Методика преподавания физики»: ее уроки разбирают. Роняю скромно: на себе опробовал-с, лично. Однокурсники в экстазе, на мне — отблеск чужой славы. Да я еще по школе помню: «Дети, завтра на уроке будет много чужих людей, оденьтесь поприличней».
И приходит толпа человек в сорок, дыхнуть от тесноты трудно — открытый урок на город. А до того литераторша свой открытый урок с нами готовила: два месяца натаскивала. Ответы мы наизусть заучивали, кто за кем руку поднимает, запоминали. Тьфу.
А у нее…
Честно у нее всё всегда было, понимаешь, честно!
Ты такое часто видал?
То-то.
Кому-то, конечно, честность эта поперек была — и достаточно часто. Потому что честность — как любовь: либо ты СПОСОБЕН ЛЮБИТЬ — и тогда не только ту, единственную, любишь, а любишь весь мир, без преувеличения — весь, только по-разному эту любовь проявляешь — либо и с той, единственной, обманываешь себя; так же и с честностью: если она — настоящая — то везде, и с начальником, и с подчиненным, и с сильным, и со слабым — ВЕЗДЕ. Да это сила громадная, когда к какому-нибудь шестикласснику как ко взрослому обращаются — и уважают как взрослого, и требуют так же.
Но.
А если шестиклассник — достойный сын своих родителей, уже в тринадцать лет — дерьмо и подонок, готовый приспособленец и хам, наученный, что в этой жизни зачем и почем? Она одна из всех учителей могла такому в глаза сказать, при всех (и до сих пор может): сволочь. Пусть он хоть раз в жизни попробует что-то понять, пусть хоть узнает, что, кроме денег, на свете еще кое-что есть!
Скандалы бывали на весь район, к завРОНО родители жаловаться ходили. Могли бы ее схарчить с потрохами — время-то советское было — но, слава Богу, не удалось, слишком очевидным постепенно стало, кто есть кто.
Зато и результатов добивалась поразительных, таких, за которые целой жизнью надо заплатить, иначе не достигнешь, и не купить их, и не выпросить.
Выгнала как-то своего ученика из школы; не сама, конечно, но руку приложила крепко. Дальше как в кино: через двадцать лет открывается дверь, на пороге — бравый капитан первого ранга: спасибо Вам, на всю жизнь тогда научили, человеком вот стал.
Или: подкатывает белая «Волга», тоже ее ученик: букет роз — праздник у меня — не откажитесь в ресторан, а? Ну пожалуйста, ведь взрослый уже, не за партой! Какой праздник? А фирма наша выиграла процесс в международном арбитраже, японцев к стенке приперли: в ваших, господа, грузовиках, на север российский поставляемых, технология не соблюдена — вот заключение нашей экспертизы — металл у вас плохой, вот и летят детальки на морозце. Будьте добры неустоечку.
Ее ученик, понял?!
И сам он себя в ее ученики назначил, без разнарядок, без телевизионных юбилейных наигрышей, где про каждого выступающего сомневаешься: ты, милок, от души — или со знаменитостью постоять, отметиться?
А с Якутией знаешь чем кончилось?
Через сорок лет — нет, не так: ЧЕРЕЗ СОРОК ЛЕТ ее выпускники, которых она и всего-то три года учила — приехали за нею (ну, пустяки, из Якутии в Питер скататься) — забрали — и к себе на юбилей отвезли. Она — легенда уже, для всей России легенда. Рассказать бы про нее Маяковскому — не спрашивал бы, делать жизнь с кого.
Повторю: это я один тебе столько наговорил, а собери здесь хоть по одному ученику с параллели всех ее выпусков…
Мне сейчас стыдно: чтобы о ней говорить, надо самому соответствовать — но кому ж до ее уровня дотянуть? О ней роман писать надо, а не так — целая жизнь в пяти страницах. Ну хоть что-то сумел, полностью долга все равно не отдать, нет таких человечьих возможностей.
А другой стыд — общий: первым-то ей, нашей учительнице, дядя-американец воздал, Сорос. Спасибо ему, конечно, у нас, нищих, таких долларов нет — но хоть устыдиться мы еще в состоянии?!
Сколько сейчас репетиторы берут?
А она никогда, ни разу, ни единого — ни рубля ни с кого не спросила. Приходи, ученик, спрашивай — на всё ответит, всё расскажет и объяснит — и ни копейки не возьмет за это!
Если есть святые на Руси — она из первых.
* * *
— Тебе б на это ответили: всё замечательно, Вы так эмоционально рассказываете… Действительно, Ваша учительница, видимо, достойна… Есть только один слабый пункт.
— ЗАМОЛЧИ. Замолчи — ударю. Нету никаких слабых пунктов, нету — слышишь?! Или все мы — скоты.
— Ну-ну-ну, не стоит обобщать…Это уже техника. Если другие фамилии в списке окажутся… м-м-м… соответствующими — то, пожалуй, и с ней реально…
— Прощай.
— О-о, как эффектно. Не стоит — мы наедине. Высокие материи хороши для трибун, а в реальности — документы, батенька мой.
— Пош-шел ты… Сыночек.
* * *
— Марьяна Евгеньевна, хочу Вас поздравить! Наконец-то они там…
— Спасибо, Андрюшенька, тут уж обпоздравлялись все.
— Марьяна Евгеньевна?
— Перестань, пустое. Меня тут одна поздравила: хорошо, говорит, что при жизни. Проходи, Андрюша, садись. Кофе будешь?
— Спасибо, Марьяна Евгеньевна.
— Как твои дела?
— Да ничего, потихоньку. У Вас как?
— Тоже ничего. Новый класс такой… живенький.
— Марьяна Евгеньевна, я всё же хочу…
— Андрюша, ну перестань, наговорили всякого. Давай я тебе лучше медальки эти покажу… Вот, смотри, какие.
