У смерти твоё имя - Диана Аркадная
Уголки губ мужчины чуть опущены вниз, глубже прочерчиваются тонкая сеточка морщин под глазами и вертикальная линия меж бровей в проживании старой печали. Однако Сабина видит и другое – тень подавленной, глубоко спрятанной злости. Ей интересно, на кого мужчина зол. На жену, на себя… на Тимура? Ведь если бы он оставался в доме, то мог бы предупредить несчастье. Или погибнуть сам.
Произносить стандартных слов сочувствия не хочется. Вместо этого девушка подливает в едва пригубленную чашку Чиркена успевший остыть чай, заслужив его благодарный кивок.
– Она сама к этому привела и сына чуть за собой не утащила. Я не могу ее не винить, – словно отвечая на ее мысли, говорит он. – И не могу винить сына. Взрослый всегда в ответе, не ребенок.
Сабине кажется, что в словах мужчины скрыто нечто большее, вновь какой-то подтекст, который остается для нее недоступным для осознания. Чиркен между тем продолжает свой рассказ:
– Тимура у меня забрали. Ему довелось почти два месяца провести в приюте, пока оформляли документы по опеке. Пришлось задействовать старые связи деда, чтобы это не растянулось на более долгий срок, но даже так сын не забыл этого времени. Жизнь в детском доме, пусть и самом благополучном, оставляет неизгладимый след. – Взгляд мужчины сталкивается с ее, и они несколько секунд молча смотрят друг на друга. Затем он мягко спрашивает: – Вам ведь тоже довелось это испытать?
Девушка чувствует внутреннюю маету и желание встать при этом вопросе. Ей не нравилось говорить с кем-то о своем детстве, в том числе и потому, что она плохо его помнила. В ее памяти были обрывки отдельных событий, эпизодов, мгновений, но они, как расколотые части цветного стекла, складывались в разные картинки, лишенные связности и причинно-следственных зависимостей. Всякий раз при попытке продумать, создать целостный образ прошлых дней, чтобы рассказать о них, у нее появлялось отвратительное чувство, которому она не знала названия. Оно проникало в самые кости, раскалывая их тягучей болью, впитывалось в кровоток, достигало сердца, останавливая его ход на мгновение, чтобы затем вбить в него россыпь гвоздей.
Однако Чиркен поделился с ней не менее личной историей, он к ней так ласков и расположен. Разве может она отказать ему в ответной откровенности?
– Да, – падает с ее губ единственное слово. Затем, прочистив сведенное спазмом горло, она через силу добавляет: – Больше пяти лет. Вы, наверное, слышали от заведующего причину, по которой он поспешил меня отстранить от работы. У моей семьи не самая лучшая репутация в городе.
– Он упоминал, что вашу мать осудили за резонансное убийство. – Он говорит об этом просто, без жалости или предубеждения, и это помогает пружине внутри девушки ослабить свое натяжение.
– Верно. Убитым был мой отчим. – Сабина думает о том, как же похожи и в то же время разнятся их с Тимуром истории. – Я лишилась обоих опекунов сразу, поэтому после ее ареста меня забрала опека.
Чиркен хмурится.
– Неужели больше никого не было, чтобы забрать вас? Отец?
– Отца я никогда не знала, мать о нем сказала только, что это случайная связь. – Чуть помолчав, она добавляет: – Был один человек. Он обещал добиться надо мной опеки.
Девушка тут же жалеет о собственных словах. К чему она вспомнила ту давно изжившую себя историю? Недавняя встреча с Александром разбередила старые раны.
Мужчина подается к ней всем телом.
– У него не получилось?
– Он отказался от этой идеи. – Сабина и сейчас чувствует поднимающуюся желчью обиду, стоит только воскресить в памяти те дни, когда она осознала, что останется в приюте и что человек, которому она доверяла, от нее отвернулся.
– Вы были к нему привязаны? – Чиркен выглядит действительно заинтересованным, и девушка чувствует неловкость от такого внимания. Спрашивает ли он из простого любопытства? Мужчина, замечая ее зажатость, качает головой и откидывается в кресле. – Извините, я, наверное, кажусь вам назойливым со своими расспросами.
– Это все в прошлом. – Девушка пожимает плечами. – Годы в приюте были не такими плохими на самом деле. Другие дети меня не задирали, воспитатели чаще всего просто игнорировали. После выпуска я прошла обучение, и меня взял к себе Давид Тигранович по старой памяти о матери. Вот и все.
– А ваша мама? Она все еще в тюрьме? – осторожно спрашивает Чиркен, чуть наклонившись и глядя на нее из-под полуприкрытых ресниц, из-за чего остается видимым только легкий блеск темных глаз.
– В больнице. – Сабина больше ничего не добавляет, и собеседник понятливо умолкает.
Они какое-то время допивают чай в тишине, после чего прощаются, и девушка отправляется в выделенную ей комнату. Когда она покидает библиотеку, ей чудится движение со стороны входа в западный флигель дома, но, приглядевшись, Сабина видит только плотно закрытые двери.
Перед сном она отправляет сообщение для Любови Григорьевны, но оно так и остается в неотправленных: в ее спальне сигнал совсем плохой, поэтому девушка решает попробовать еще раз позже, уже из другого места.
Мысли путаются, и все тело охватывает слабость и вялость, похожая на продромальный синдром, какой бывает в самом начале болезни. Неудивительно, если события последних дней не лучшим образом сказались на ее здоровье, но ей не хотелось бы слечь в самом начале работы на новом месте. За второй дверью оказывается личная ванная комната, и Сабина долго стоит под потоками приятно теплой воды, пытаясь смыть накопившуюся усталость. Волосы тяжелыми неповоротливыми змеями скользят по влажной коже, отдаваясь неприятным натяжением у корней. Глаза саднят изнутри, отзываясь болью на свет, и она закрывает их, но даже под плотно прикрытыми веками продолжают мелькать цветные круги, не позволяя отпустить напряжение.
После купания девушка жадно пьет прохладную воду прямо из-под крана, и на языке расцветает холодная сладость чистого источника: дом подпитывает собственная скважина. На секунду ей слышится какой-то звук, донесшийся из спальни. Она быстро проворачивает вентиль и внимательно вслушивается в образовавшуюся тишину, но больше ничего не слышит. Подойдя к двери, не медля приоткрывает ее и осторожно выглядывает в комнату, где пусто и темно: девушка выключила свет, прежде чем отправиться в ванную.
По позвоночнику проходит ледяная дрожь, несмотря на то что тело только что было согрето душем. Обычно Сабина доверяла своим ощущениям, но сейчас, под гнетом тревоги и неопределенности, какие иллюзии способно строить ее сознание? Мало ли звуков живет в старом поместье, затерянном среди дикой природы? Ее саму мучают непонимание и противоречивость собственных суждений, они скачут, разбегаются, как горстка песчинок в сухой ладони, а голова становится все более больной, наполняясь чугунным звоном, клонясь на подушку.
Наконец она укладывается
