Возвращение с Марса - Василий Павлович Щепетнёв
Неподалёку от «Ёжиков» совсем небольшая деревенька, Красная Митрошка. Мы остановились на минутку, и сделали набег на огород. Совсем другое чувство — красть с огорода. Магазин — он принадлежит капиталисту, то есть кровопийце и эксплуататору, наживающемуся на присвоении прибавочной стоимости. Реквизировать у капиталиста — почти святое дело, прадеды наши целую страну реквизировали, и гордились этим, парады устраивали и демонстрации в красный день календаря. Другое дело — с огорода труженик, который собственным горбом всё устраивал. Чувствуешь себя мелким пакостником, а не государственным человеком. Не тот размах. Но — нужда есть нужда. Выкопали три куста картошки, надергали дюжину морковок, луком не побрезговали, петрушкой, помидорами. Витамины, натуральные витамины.
И теперь варим суп.
— А какие ещё бывают ежики? — спросил Иван. Его голос прозвучал так, будто он пролетел через несколько световых лет пустоты, прежде чем достиг наших ушей.
— Морские, — откликнулся Василий, не отрывая взгляда от бесконечно голубого, абсолютно чистого неба. Он говорил о ежах, но думал, вероятно, о чем-то другом. О глубине, может быть.
— Пластилиновые, — лениво бросил Олег, ковыряя палкой в трещинах настила. Он лепил из несуществующего пластилина несуществующих ежей в своем сознании. Это было не менее реально, чем все вокруг.
— Резиновые, — после паузы, с неожиданной, почти детской застенчивостью сказал командир. — С дырочкой в правом боку. Чтобы свистеть.
Да, под суровой внешностью прятался ребенок. Это бывает. Но ничего не значит, увы.
Мы сидели под деревянным навесом, на свежем воздухе, который был свеж до одури, до головокружения. Воздух, не испорченный ни одним дыханием, кроме нашего. Мы сидели не прямо у примуса, но неподалеку, шагах в десяти, формально контролируя процесс. Хотя какой это был процесс? Алгоритм, вычитанный на обороте пакета: вскипятить три литра воды. Бросить луковицу, морковку, варить десять минут. Тем временем почистить и мелко порезать картошку. По истечении времени — бросить картошку и варить еще десять минут. Затем высыпать в кастрюлю содержимое пакета, размешать, и кипятьить пять минут. Соль не добавлять. Она уже там, в концентрате. Йодированная, ценить нужно!
Проще простого. Последовательность действий, которая должна была привести к предсказуемому результату.
Хотели было бросить в суп тушёнку, банка которой стояла рядом, тяжелая и прохладная, но единогласно воздержались. Никто почему-то не захотел мяса. Организм просил чего-то легкого, почти невесомого. Белки? Мы взяли в том же «Вкусвилле» консервы, тунца в собственном соку. На второе. Если захотим.
Наступило молчание. Я поднялся, подошел к шипящему примусу и добавил в бульон нарезанный картофель. Белые ломтики медленно пошли ко дну в обрамлении пузырьков. Я вернулся на завалинку, ощущая на спине тепло позднего солнца. Оно было настоящим, но почему-то не слишком бодрило.
— То, что мы видим — это «Мария Целеста» наоборот, — сказал Антон, не меняя интонации. Он смотрел куда-то в пространство между соснами.
— Какая Мария? — переспросил Иван, закрыв книгу, которую пытался читать. Да, мы и в книжный заходили, было дело. Взяли по две-три книжки каждый. Свежачок. Но читать почему-то не хотелось. Потом, возможно? Не знаю.
— Был такой корабль. Его нашли в море дрейфующим. Поднялись на борт. Всё в идеальном порядке, чинно-благородно, даже суп в тарелках ещё теплый, на столе приборы столовые, ложки да вилки. Но ни души. Нигде ни одной души. Куда подевался экипаж, так и осталось вечной загадкой. А у нас… у нас наоборот. Мы словно прилетели с Марса, сошли на берег и обнаружили, что на всей Земле — никого. Корабль-планета без экипажа.
— Вот только суп варим сами, — заметил Василий. — А то приехали бы сюда, а суп уже готов, горячий, и по тарелкам разлит.
Чернозёмск давил безмолвием, но здесь, на турбазе, было почти сносно. Безлюдно, да, но можно представить, что санэпидемстанция или пожарные просто не дали добро на открытие сезона. То ли мзду не получили, то ли другая причина, но — не дали.
Воздух свежий до остроты. Река в полуверсте, великий Дон, можно рыбачить. Без людей рыбы, наверное, расплодится видимо-невидимо. И лес вокруг дышал своей лесной жизнью. Тут заповедник рядом, рано или поздно набежит живность. Кабаны, косули, зайцы… Мы проведем оставшиеся дни, занимаясь охотой, рыбалкой и огородом. А потом умрём в смиренном покое. Как монахи-отшельники. Кому вот только молиться будем?
— Итак, что дальше? — супу, по инструкции, полагалось кипеть совсем немного, и это мизерное время командир решил потратить с толком. Его вопрос повис в воздухе, такой же весомый, как пар от кастрюли.
— Дальше пообедаем, помоем посуду, погуляем, — сказал Олег. Именно он настоял, чтобы посуда была пусть самая простая, походная, но не разовый пластик. Если нас всего шестеро на всей планете, — сказал он тогда, — это еще не повод превращать ее в помойку. Мы не стали спорить. Мы цеплялись за любую крупицу реальности, за любой ритуал. Свой котелок — пусть крохотный, потускневший — был якорем. А тарелка из тонкого, гнущегося пластика — наоборот, его антиподом, символом всего временного и незначительного. Что такое «наоборот» применительно к якорю? Я подумал, что, наверное, парус, увлекающий в неизвестность.
— Я бы хотел услышать ответ по существу: что случилось и что делать, — настаивал командир.
— Забыли про «кто виноват», — заметил Антон. Гуманитарий до мозга костей, он и здесь, среди весёлых ёжиков, оставался верен себе, пусть и числился бортмехаником. Инженер механических душ.
— Хорошо, принимаю. Кто виноват в этом… катаклизме? — командир обвел взглядом всех нас, ища на наших лицах не ответа, а хотя бы отражения своего собственного смятения. — Прошу высказываться, всё же вы тут люди образованные.
Мы молчали. Жужжание примуса заполняло паузу, становясь саундтреком к нашему неведению. Пахло сосновой живицей, специями, и непрочной надеждой. Где-то в глубине леса застрекотала сорока, но быстро смолкла. Мир замер в ожидании нашего вердикта, а мы могли предложить ему лишь рецепт супа из концентрата.
Да, было еще одно общее, помимо нашего бедственного положения: все мы в свое время закончили университеты и академии. Видно, отбирали в полёт и по этому параметру.
— А есть ли катаклизм вообще? — внезапно спросил Василий, его голос прозвучал приглушенно, будто из-за толстого стекла. Он смотрел не на нас, а на свои руки, как бы впервые видя их. — Может, я лежу под капельницей
