Рассказы об эмоциях - Марина Львовна Степнова

– Это невозможно! – с досадой шепчет Варя, и Саша вынужден согласиться.

Теперь они выдвигаются на поляну, где можно посидеть в дыму костра. Целоваться на людях Варя и Саша не решаются, хотя рядом полно примеров такого легкомысленного поведения. Саша чувствует, что опять вспотел, прямо как днем, совершенно до той же степени, что вроде бы бессилен даже дезодорант. Варя замечает, что ему неловко, спрашивает, в чем дело. Саша сначала юлит, затем смущенно признается.

– Все нормально, что ты! – говорит Варя, но Саша уже ест себя так, что ничто и никто не может его переубедить.

Они идут обратно. Саша чувствует и разочарование, но счастья больше, потому что он видит, что то же счастье и разочарование чувствует и Варя.

* * *

Саше пятьдесят.

В очередной день рождения отца он внезапно вспоминает этот вечер примерно в таких подробностях. Все это могло происходить в разные дни лета, но память рисует тот далекий вечер, это беспокойство, это ощущение собственной ничтожности, это отвращение к самому себе именно так, а не иначе.

Погода меняется, поэтому Саша не решается ехать в деревню, где его родители еще вполне бодры и веселы, больше, конечно, бодры. Он набирает номер телефона, общий у мамы и папы: папа так часто терял свой, что постепенно все свелось к одному мобильному, которым совместно владели оба родителя.

– Ну что ты там будешь сидеть один? Сашка твоя, ты говорил, все равно поехала к сестре, Юлька где? В Питер с друзьями же поехала, – говорит мама сварливо. – А у нас бы и овощей не пластиковых поел, в баньку бы сходил…

Саше лень объяснять, что этой ночью он намажет спину мазью, примет таблеток и постарается уснуть в своей постели, где имеется удобная выемка под ту позу, в которой он способен уснуть на несколько часов. Насчет бани устал напоминать, что она ему не полезна, что благодаря полинейропатии уже несколько лет ноги у него ничего не чувствуют, кроме разве что давления, что он может получить обширные ожоги – и ничего не почувствовать. Сам он молчит, но Миша, приехавший в гости к родителям с поздравлениями, напоминает маме о Сашиных болячках.

– Ой, ты бы лучше молчал! – говорит Мише мама. – Не зря говорили: «Врачи – палачи!» Вот такие вот вы все и есть! Травите народ! А толку!

Миша радостно смеется, подтверждает:

– Все так, мама, все так!

Эти голоса окутывают Сашу чувством невероятной нежности, становится слегка влажно в глазах. В телефоне слышен телевизор в доме родителей, всех слов не разобрать, но словосочетание «западные партнеры», произносимое с сарказмом, доносится отчетливо.

– Это там Первый или Второй канал слышно, или мне кажется? – замечает Саша.

– Какой-то из них! Я в ту сторону смотреть боюсь, – отвечает Миша. – Пытался выключить, но папа не дает, хочет быть в курсе международной политики. Но это нормально. Сознательное поколение.

– Ты поздравь его от меня, – просит Саша.

– Тебя и так слышно, ты на громкой связи! – кричит отец. – А я не глухой пока! И не в маразме, не надейтесь!

В принципе, папа и правда сохраняет ясность рассудка, но эта ясность слегка замершая, как равновесие ножа, который чудом стоит на острие. Папа хорошо помнит все свои убеждения, книги, которые читал, знания, которые когда-то получил, но ничего нового не принимает, вплоть до того, что его бесят дети, катающиеся на самокатах, слово «интернет» для него ругательное, попытки объяснить ему, как пользоваться смартфоном, проваливались, просто потому что от вида светящегося экрана он впадает чуть ли не в ярость. У мамы тоже не все в порядке, разве что это более терпимо. Она твердо стоит за пользу всего естественного, природного, а реакция на все остальное выражается у нее снисходительными словами «Вот и хорошо. Ну и пусть так», и говорит она их с такой интонацией, что мороз жалости и ужаса пробегает по спине.

Но Саша не в силах перестать слушать эти голоса, даже проклятый телевизор с язвительными ведущими, повторяющими фразу про западных партнеров, Саша висит на трубке чуть ли не два часа, даже когда чувствует, что вроде бы в тягость. Когда разговор заканчивается, он и сам включает телевизор погромче, только там не политика, а ютьюб, где пара юных ведущих, тупых от юности, но от юности же милых и остроумных без всяких моральных преград, обсуждают неважно что. Боясь растерять их голоса во время движения по квартире, он подключает беспроводные наушники: так ему кажется, что он дома не один, а одиночество для него непереносимо, хотя ненадолго – почему бы и нет, лишь бы это не слишком затягивалось.

Саша включает кран в ванной, долго проверяет воду, чтобы не набрался кипяток и не пришлось заново сливать-набирать. Все это время его сопровождают веселые реплики ютьюберов, совершенно беззаботных. Благодаря им Саше кажется, что он тоже может оставаться беззаботным. Глядя в зеркало в ванной, он щупает щетину на лице, которая напоминает ему колючки ехидны, – вспоминает, как долго ему хотелось мужественное небритое лицо, долго не получалось, а затем сразу все появилось: залысины, проседь, близорукий прищур, жесткие складки на лице, суровые морщины между бровями. Щетина вот.

Еще было желание находить остроумные слова, иронически посматривая, отвечать. Теперь он невольно наводит ужас на своих студентов и, когда видит испуг на их лицах, хочет воскликнуть: «Да вы с ума сошли! Я не пугаю, я просто так вопрос задал, вы что! Без этого зачет не сдать, так уж выходит, что нужно наводящие вопросы задавать!» Он не считает, что филологи – существа нежные, но иногда совпадают общее представление и частный случай. Он и сам был такой, считал, что его жизнь закончилась, что он – конченое существо, хотя и жизнь тогда еще не началась, да и глуби́ны падения – понятие такое себе. Если постоянно сравнивать, то на одном конце шкалы всегда будет какой-нибудь Чикатило, и получаешься – ничего себе, вполне достойный гражданин, никого не убил, что как бы успех. А если самого себя копать, то тут за отсутствием альтернатив можно только бесконечно ужасаться.

Или вот тело. Оно кажется мерзким, когда по его хребту проходит целый товарняк, груженный гормонами, оно выстаивает, оно должно казаться прекрасным хотя бы потому, что сильное, что выдерживает все это, ты сам выдерживаешь все это, каждый выдерживает этот шторм длиной в несколько лет, дикую бурю, которая не только тело выматывает