Сказка - Владимир Георгиевич Сорокин
Она перекрестилась.
За столом повисла тишина. Когда тихий ангел пролетел над этим столом, Аристарх Лукьянович вздохнул и произнёс с твёрдостью в голосе:
— Маменька, обещаю вам, что я порву знакомство с этими людьми.
К семи часам Храповилов и подросток отправились в так называемую «Банную ассамблею». Это было особенное отделение Воронинских бань в Фонарном переулке на Мойке, уже года полтора как арендованное у купца Воронина компанией отставных друзей-вояк и обустроенное на турецкий манер (может — кто знает — потому что все они побывали именно на Крымской войне, где и крепко передружились) и для особых удовольствий, посему закрытое для посторонних людей, вроде клуба по исключительным интересам. Компания была тесной и тёплой во всех смыслах, как случается между теми, кто в одно и то же время понюхал пороху, заглянул в глаза смерти, посылая против неё своих солдат да и сам подставляясь, вернулся живым, да ещё и в новых чинах. Банную ассамблею основали трое генералов — Шиловский, фон Корб и Аракелов, — бригадир Буров и полковник Филипповский. Все они, выйдя в отставку каждый в своё время, за исключением Филипповского, были людьми порядочно обеспеченными; самым богатым из них был Шиловский, доживающий свою генеральскую жизнь в капитальном доме на Садовой; фон Корб, крещённый в православие немец и истовый служака, потерявший на бастионах в Крыму руку, имел небольшой домик у Пяти углов, Аракелов проживал в своей деревне в Тверской губернии, бывая в столице наездами. Все пятеро считались безсупругими: кто овдовел рано, кто похоронил свою незабвенную недавно, а кто-то просто выгнал её с детьми «к мамаше в Орёл» и считал себя полноценным холостяком. В чью голову пришла идея Ассамблеи? Голова эта оказалась коллективной и выросла в роковой момент обороны Севастополя, в августе, когда всем стало ясно окончательно, что спасения от напора врага нет и быть не может, поражение и отступление неминуемы и потери во время его могут стать нешуточными — французские прощальные ядра и пули не пощадят ни рядовых, ни офицеров. Все пятеро, тогда ещё совсем не генералы, только один Шиловский был в ту пору полковником, выпив водки и местного портера, выпив брудершафт и поклявшись в вечной дружбе, поклялись также, что ежели выйдут из Крымской кампании живыми, то устроят себе такую жизнь, что все прошлые их жизни померкнут рядом с новой. И на вопрос дотошного фон Корба, какой именно жизнью должны будут зажить они, ответил Шиловский:
— Мы, брат, заживём новыми Неронами!
На том и порешили. При финальном сражении и отступлении ядром фон Корбу оторвало руку, а самого Шиловского посекло осколками, которые лекари потом долго и мучительно извлекали из его грузного тела. Несмотря на то что Крымская кампания была проиграна, все пятеро друзей были награждены, повышены в звании и успешно двинулись по служебной лестнице, но почти одновременно после воспоследовавших десяти лет службы все, как один, вышли в отставку. Зажить новыми Неронами сразу никому из них не удалось, разве что Аракелов отослал жену свою с тремя детьми к родителям в Орёл, сославшись на «чёрную гипохондрию», и месяца три кутил с цыганами, утешая гипохондрию шампанским и юными цыганками. Но образ Нерона, оживлённого фантазиями в том подвале, преследовал фронтовых товарищей, и как-то за ужином в клубе деловые мысли в их коллективной генеральской голове пришли в движение и отлились в слова «баня радостей земных», которые тут же превратились в Банную ассамблею. На новое предприятие скинулись соответственно средствам каждого участника, и через несколько месяцев строительных и организационных работ все пятеро генералов голыми вошли в их новый рай, мутный и влажный от турецкого мягкого пара.
Особенность этого нового парадиза заключалась в том, что в Банной ассамблее не предусматривалось банальных мыла и мочалок и вообще категорически запрещалось мыться. Кроме турецкого туманообразного пару, там ничего баню не напоминало. Но из этого белого тумана навстречу входящим генералам появлялись пятеро обитателей туманного рая — пять обнажённых девушек, отобранных друзьями с предельной тщательностью в заведении мадам Глаубтрой на Троицкой, и главное — девушек, готовых на всё в «бане радостей земных».
Естественно, Ассамблея была обустроена и существовала исключительно для райских наслаждений пяти друзей, но иногда кто-то из них мог позволить пригласить какого-нибудь хорошего знакомого. Именно таким «чрезвычайным приятелем» и стал для пятерых Аристарх Лукьянович Храповилов. С Филипповским он был дружен с детства, и для первого входа это многое решило. Для второго входа помог образ его героического деда-семёновца, о бурной жизни которого Храповилов мог говорить часами. В отличие от других посторонних гостей, промелькнувших раз-другой в Ассамблее, Аристарх Лукьянович сделался уже прочно шестым обитателем влажного рая, и постоянную дорогу сюда проложил себе он сам, без родственников и протекций, своим романтическим характером и неиссякаемой любовью к женским телам. Его речи о гедонистическом романтизме, о мире как воле и представлении, о женской розовой загадке полюбились генералам так же, как и пение под гитару Аракелова, грубые прибаутки Шиловского, философствование фон Корба, дружеская безотказность Бурова и неутомимое питие Филипповского (шампанское и вина в Ассамблее лились рекою). Манера поведения Храповилова во влажном раю, его порывистость, изысканность манер вкупе с наглостью, его вольнолюбие, бесстыдство и возвышенные объяснения в любви к банным нимфам, телесная стойкость и метания от хохота до слёз вкупе с речами о романтизме, за которые генералы промеж себя любовно и без всякого, впрочем, издевательского насмехательства называли его «наш романтический идиот», — всё это прочно сделало Аристарха Лукьяновича шестым. И главное — для этой компании он не являлся нисколько соревнователем, напротив, его участие в банном действе было всегда отмечено его особой, храповиловской честной деликатностью.
В восьмом часу ввечеру они с подростком, раздевшись в предбаннике, вошли в туманное тёплое пространство Ассамблеи. Генералы уже восседали голыми на кафельных выступах с бокалами в руках, бутылка шампанского стояла в ведёрке со льдом.
— Ба! Аристарх! — воскликнул Шиловский — грузный, полный, пятидесятишестилетний господин с властным, брылястым, бритым лицом, со складчатым жирным телом, уже намокшим и заблестевшим от пару.
В Ассамблее все были на «ты» и звали друг друга исключительно по имени.
— Bonsoir, messieurs! — громко приветствовал всех Храповилов.
Ему ответили, Буров сразу наполнил два бокала шампанским и протянул прибывшим. Наличие слуг в райском действе не предполагалось, бутылки откупоривал Буров — коренастый, мускулистый, хоть и пополневший по возрасту господин, малоразговорчивый и с как бы стёртым от
