Алфавит от A до S - Навид Кермани

И мой музей разграбили и сожгли.

Эти свиньи все, что смогли, унесли,

Из мисс Хэмси вырезали подошвы для мокасин.

Варвары, не знающие культуры, прогресса идей!

Но одного из них я нашел позднее,

Сварил его в черной смоле кипучей…

И до сих пор использую как сургуч.

362

Читаю сыну я детские стихи, которые отобрал сам Роберт Гернхардт для сборника избранных произведений Рингельнаца «В ожидании бумеранга»: такого попадания в цель не было со времен «Крестного отца». Но эти стихи злы, настолько злы, что ни один отец или мать не сочли бы их приемлемыми, они абсолютно неприемлемы с педагогической точки зрения, и, вероятно, в современных детских книгах они были бы запрещены даже с предупреждениями о триггерах. В них воспевается жестокость к животным: детям предлагается окунать майских жуков в разные чернила (подойдут и мухи), но не слишком долго, иначе они умрут. Крылья не стоит вырывать, лучше бросить пьяных от чернил насекомых на кровать и возить их карандашом, пока не появятся смешные рисунки и слова. «Однажды жуки написали мне целое стихотворение. А если в комнату войдет мама, дети должны сказать: „Это не мы“». В другом стихотворении Рингельнац предлагает положить рыбу на белые клавиши рояля, лучше всего золотую рыбку, будет очень весело, но прежде ее надо убить, чтобы она «участвовала». Рыбу надо посыпать тертым мылом и луком, затем в ее живот вдавить монетки и другие медные предметы, полить соляной кислотой и, наконец, засыпать горячими углями – к черту ценный рояль и всю гостиную!

Дети, смелей! Хватит робеть!

Вас бьют и обманывают – пора дать ответ!

Подумайте: разве пятеро детей не могут

Одолеть бабушку без лишних слов? [120]

На следующий год, если следовать советам Рингельнаца, дети заложат бомбы у бабушки и дедушки и разольют бензин. Рождественская елка и горы подарочной бумаги – о, какой это будет фейерверк, который превзойдет любое новогоднее шоу!

Теперь отступи назад на два шага,

Горящие спички брось – вспыхнет пожар,

Бомбы взорвутся, все кругом – на куски!

Это солдатского счастья пик!

А вот идея для следующего дня рождения, куда веселее бассейна, да еще и бесплатно: плевать друг другу в лицо, пока не перестанете видеть. Писателям Рингельнац предлагает оригинальный совет: макать свои рукописи в ночной горшок, а из содержимого лепить комочки и бросать их в потолок.

Попробуй козявки в тесто замесить,

Оно на потолке будет долго висеть.

И каждый ребенок с раскрытым ртом

Ждать будет, что упадет в него.

Почему эти стихи приносят столько удовольствия, даже сегодня, даже нам? Ни одна мать не позволит своему ребенку мучить животных или бросать кучки грязи на потолок гостиной – но ведь дети это понимают и с радостью воспроизводят подобные инструкции хотя бы в своем воображении. Они знают, где проходит граница между фантазией и реальностью, и потому не нуждаются в морали в стихах. Как и у взрослых в театре или искусстве вообще, у детей есть пространство фантазии, где им позволено все, так что им не нужно воплощать свои всемогущие желания в жизнь. В Португалии, на пустынном пляже, мой сын часами строил собственные миры, и, возможно, этот день между двумя бурями стал самым прекрасным за весь год.

Дети в песке играют,

Его бесконечно много,

Золотой он рекой струится,

Нежно течет сквозь пальцы.

И ты остаешься целым,

Даже падая навзничь.

Он бархатист и мягок,

Под маленькими ладонями.

В нем нет ничего – и все же

Царствие есть Небесное.

Все это потому,

Что никто из детей не смеется

Над величием, перемолотым временем.

* * *

Вечером мы идем есть гусиные окорочка в ресторан, потому что у меня больше нет немецкой свекрови, которая бы для меня готовила. Мой сын, который слушает виниловые пластинки, когда бывает у своего отца, с уверенностью заявляет, что разница между домашней краснокочанной капустой и консервированной – как между аналоговым и цифровым сигналом. Прочитав несколько страниц из книги «Собственная смерть», которая лежала среди подарков, он еще больше сожалеет, что сам не помнит ничего. Я уже говорила ему, что Петер Надаш помогает избавиться от страха перед смертью. Да, соглашается он, то же самое говорил ему водитель грузовика, которого на автобане хватил удар: что тогда он чувствовал только покой и удивительную легкость. К счастью, руль повернул вправо, а не влево.

Я спрашиваю, разговаривал ли он о смерти с другими пациентами.

Нет, отвечает сын.

В реабилитационном центре все в каком-то смысле были выжившими, и во время кофе и пирожных он слышал, как другие обменивались историями о своих инфарктах, катетерах, сердечных клапанах и сломанных ребрах – не так уж отличается от разговоров собачников о своих питомцах или его одноклассников о компьютерных играх. Но единственным, кто вспоминал о смерти, был тот самый водитель грузовика.

– Он был верующим? – спрашиваю я.

– Это помогло бы объяснить его воспоминания? – спрашивает сын в ответ.

– Думаю, дело скорее в том, какие участки мозга остаются активными, – отвечаю я, предлагая физиологическое объяснение его воспоминаниям.

– Значит, в какой-то момент сознание все равно исчезает?

– Это не самое худшее, – говорю я.

– В смысле?

– Мне кажется, что утешительно знать, что хуже небытия ничего быть не может.

– Ни сознания, ничего?

– Может, это и есть рай.

Сын, которому Бог не явился, все же задает вопрос об аде.

Отвечаю, что не думаю о нем.

– Почему?

– Скорее нам стоит приготовиться к чистилищу – возможно, тому состоянию, которое ты испытал во время аварии, когда вся твоя жизнь за одно мгновение проносится перед глазами. Лучше бы мы старались жить достойно, иначе этот фильм станет мучением. А Бог, который бы вечно наказывал, не мог бы быть любящим. Впрочем, это и есть надежда в каждом земном конфликте.

Оставшийся вечер мы больше не обсуждаем проблемы (как будто метафизика – это вообще проблема), просто болтаем и дурачимся. После ужина идем к моему отцу, у которого на этой неделе поселилась молодая пара из Афганистана. Это было спасение, настоящее спасение, благодарит меня молодая женщина