Пишущая машинка. Рассказы - Михаил Сергеевич Максимов

На кухне ждет горячий чай, оладушки в больший тарелке с красной каемкой. Ещё одно слово с непонятным смыслом. Зачем край чего-то называют каёмкой? Край должен иметь ёмкость? Или как раз, если это за краем это ёмкости – то и есть каемка? Вот тебе и новый день. Домашняя сметана желтого цвета. А если бы её делали на заводе, то была белая. Так дедушка говорил. Тут запахи вкусные. Я уже за столом, пью обжигающий чай. Но бабушка по-прежнему только в форме серого силуэта, где-то за гранью бокового зрения. Или правильно сказать – на каёмке.

– Как спалось? Чего-то ворохался, ворохался. Слышала. – это голос бабушки-силуэта.

– Хорошо спал. Снилась несуразность и околесица. Чепуха. – ответил я и сам удивился набору подобранных слов. Наверное, старые книги на меня так влияют.

Чай обжигал губы, но с каждой секундой становилось всё холоднее и холодней.

– Ба, форточка открыта что ли?

– Я с утра ещё успела в магазин сходить, конфеток твоих любимых взяла.

Я посмотрел в сторону бабушки, она будто ускользала от меня. Размывалась и терялась. Словно у меня зрение минус четыре, и я без очков. При этом всё остальное я видел чётко. Кроме окна, почему-то оно мелькало – то было всё целиком на месте, то отсутствовало с частью стены. Вырвано с мясом. Не знаю, как что-то вырывают с мясом, но это должно было выглядеть именно так.

Холод был знаком, совсем как в детстве. Когда зимой гуляешь с друзьями на улице, когда мама уже несколько раз звала домой, когда уже вроде бы не вечер, но темно, когда тебе и холодно, но холод так далеко кажется. Обманчиво далеко. Ты сам себя обманываешь, не веришь, что пора домой, согреться. Оттягиваешь до последнего. Идешь домой после того, как пальцы на руках в карманах не согреваются, дыхание твоё только сильнее их замораживает. Ноги ватные, существуют отдельно от твоего тела. И вот, возвращаясь в тепло квартиры, скидывая свою одежду на стул, переодеваешься в «домашнее». Ещё долго сидишь и ловишь этот внутренний холод, который урывками возвращается дрожью по телу.

Урывками возвращается дрожью по телу. Как и сейчас.

– Ба, мне холодно. Ба, я плохо вижу тебя. И что-то странное с окном.

Силуэт на грани моего зрения, моя бабушка, сильнее замелькала. Окно тоже. Я услышал долгий, протяжный гул. Потом свист и я увидел всё.

Привычной кухни не было. Стол завалился на бок, посуда с полок была на полу, сами полки и шкафы накренились на стене. Вместо окна зияла дыра. Вырванная с мясом, бетоном, деревянным проемом. На полу мусор, осколки, грязь. Ещё какое-то месиво возле раковины, из остатков кухни, техники, газовой плиты. Темно-красное.

Я медленно встал. Чувствовал новые запахи: мороза через дыру на улицу, гари, и чего-то кислого. В зале всё почти было по-прежнему, не так солнечно, крошка из черной пыли накрыла всю мебель – забирая лучи света, что падал на них. Провёл рукой по книжной полке, корешки книг отзывались мягкой шершавостью.

Слишком «новый день». Меня воспитывала бабушка, мои родители, как она говорила, уехали в большой город на заработки и пропали. Не так, как пропадают старые друзья, которые просто потерялись в постоянных заботах и перестали звонить, а как пропадают те, про которых в отделении полиции говорят – их видели там-то, знают связались с теми-то, а те – были бандитами, и много кто с ними связывался потом пропадали. Вот так. И мы жили вдвоем, растила меня как сына. И лучше людей я никого не знал ни до, ни после. А теперь эти шершавые книги. И холод, который никуда не уходит.

– Ванягут прием, прием. Ванягут, что у тебя там? – зашипела рация.

Уже много раз пожалел, когда рассказал, что люблю читать. Тогда ещё на дурачка спросили про последнюю книжку прочитанную. Курт Воннегут ответил. С того времени, я стал Ванягутом.

– Живых нет. – ответил в рацию. Хотя тут всё было грязным. Холодным.

– Бери следующий этаж, Ванягут, приём.

– Принял.

Я направился к выходу из квартиры. Стараясь запомнить каждую деталь. У порога глубоко вдохнул. Очередное утро нового дня и его новые запахи. Здравствуй, новый день. И казалось, он ответил.

Пишущая машинка – три

Сашка-конюх и подслушанные разговоры

Сашка-Конюх жил в частном секторе на Болотной улице. Коней, конечно, отродясь у него не было даже когда мама ещё была живой. Прозвище прицепилось в детстве, Сашка тогда ухаживал за приплодом, от которого отказалась кошка и косая соседка, увидев это, как заорёт на всю улицу:

– Смотрите, Сашка котят будто в стойле держит и ухаживает. Ну точно конюх. Сашка-конюх!

Так и прилипло, что не отлепишь.

Сашка не любил выбираться в центр города. Потоки людей и машин его раздражали и нервировали. Глаз начинал дергаться от этой суматохи. А люди ещё уставятся в свои гаджеты, дороги не разбирают перед собой и постоянно в Сашку врезаются, он то привык прямо смотреть и в глаза. Все время удивлялся – как они друг с другом не сталкиваются? Тем не менее в город ему приходилось выходить и не по своей воле. В больницу или в библиотеку. Кстати, в больнице его даже дураком назвали, за то, что он к терапевту хотел записаться в день визита. А вот в библиотеке наоборот – его любили, книги вовремя приносил и чем-то был похож на Толстого, заросшего и в рубахе.

На выборы звали несколько раз. Правда, когда он все-таки приходил, то с удивлением узнавал, что уже голосовал. Галочка напротив фамилии стояла, но Сашка-Конюх вообще не помнил о голосовании. На всякий случай витамины купил для памяти.

Жил Сашка-Конюх огородом и подработками временными. То уголь кому перекидает, то баню построить поможет. На работу не брали, опыта говорят, нет у тебя. А откуда опыт появится, если он после школы за матерью больной ухаживал, а потом в армии ногу травмировал, так и хромать начал. Судился ещё долго, однако так и не поборол систему, чтобы компенсацию получить.

Пришел как-то Сашка-Конюх в магазин, продуктов купить и деньги продавщице протягивает, а она ему:

– А мы таких денег не принимаем больше. Ты телевизор не смотришь совсем? – сплевывая семечки в кулек, сказала продавщица.

– Нет у меня телевизора, сломался.

– Сломался… Да и тебя починить не мешало бы, вон как хромаешь. – заметила продавщица и громко засмеялась.

Посмотрел Сашка-Конюх на свои деньги, и понять не может, вроде цифры те же, города нарисованы, настоящие деньги-то. А потом выяснил, постановление приняли о глобальной урбанизации. И разделили тех, кто в высотках живет и в частном секторе. И деньги разные ввели, и льготы для «городских», в общем все сделали для ускорения прогресса и переселения «частников» в панельные многоэтажки. Самое обидное было не в том, что деньги не принимали, а то что в библиотеке книги перестали выдавать. И как вышел Сашка-Конюх из библиотеки злой, так и пошел по проспекту на людей натыкаясь, весь красный, так и наткнулся ещё и на полицейский патруль. Те документы его посмотрели и попросили домой пройти. А то комендантский час и после пяти вечера «частникам» нельзя по улицам гулять. Сашку-Конюха это ещё сильнее разозлило, и он кое-как добежал до дома, закрылся и начал стул ломать руками, который он до этого починить хотел. Успокоившись, Сашка сел на пол и задумался. Над жизнью своей, о матери вспомнил, о мечтах своих, о приключениях из прочитанных книг и пока думал, не заметил, как уснул.

с самим собой:

Вы когда-нибудь обращали внимание на свой внутренний голос? Тот, что только у вас звучит в голове. С музыкой вот всё понятно, поймал какую-нибудь мелодию и можешь целый день с ней ходить. Чем примитивней она – тем назойливей крутится и крутится, скорее всего к древним инстинктам взывает. Пещерные люди (если они были конечно) особым умом не отличались, но уже тогда настукивали у костра и напевали. А вот с голосом в голове всё куда интереснее. У женщины