Пишущая машинка. Рассказы - Михаил Сергеевич Максимов
Раз человек, два человек… Мы прожили пару месяцев вместе. А в какой-то из дней меня позвали на встречу. Мы с ребятами называли это встречами, но по факту это были обычные пьянки до потери пульса. Не видел ни одних сослуживцев, которые бы не пили на таких «встречах». То ли все пытаются запить внезапно ожившее прошлое, то ли вырвавшись из домашнего уюта, пытаются оторваться по полной. Не знаю. И в этот раз я согласился, ребят не видел уже года четыре, а время наш главный враг, особенно когда у половины надорвано здоровье, а вторая – сама ускоряет свое путешествие в долину смерти. Профдеформация это не только про личность, это про ориентир, цель. Желательно долгосрочную. Таких в нашей компании я не замечал. Собрались, выпили, пошли разговоры. И один из бойцов перешёл в какую-то новую стадию – в которой хотел от меня историю. Настоящую историю. В его понимании настоящая должна содержать кровь и смерть. Делал он это настолько настойчиво, что я ему врезал. Потом врезал ещё раз, потом повалил на пол и не мог остановится. Я бил его по лицу, размашисто, выбивая зубы, смывая ударами очертания ухмылки с его лица. Остальные не вмешивались, пока не стало понятно, ещё немного и я забью его до смерти. Меня оттянули, уволокли в угол, налили полстакана водки и ждали пока я выпью, успокоюсь. Бойца увезли к знакомому доктору в частную больницу, чтобы не поднимать лишнего шума. Во мне же продолжала звенеть внутренняя злость. Где-то на заднем фоне. Больше на себя, конечно. За срыв, за бесконтрольную ярость. Полезли в голову разные воспоминания, неприятные, скользкие. Я вернулся домой.
Раз человек…
Она спала. Я, умывшись, лег рядом. Во сне со мной произошло что-то плохое. Я не мог вспомнить что именно. Только проснулся я от собственного крика. Щёлкнул выключатель и увидел её. Она стояла в дверном проёме, ее трясло мелкой дрожью, а глаза… Меня словно током ударило, я помню этот взгляд. Дикий, полный звериного страха. В прошлом мне часто приходилось его наблюдать.
– Расскажи. – потребовала она.
И начал говорить. Я говорил много и долго. Начал с того, как попал на службу. Как стал снайпером. Пошел служить по контракту, как работал в горячих точках, как я потом позже узнал, горячими они становились не без участия тех, кто меня туда отправлял. Рассказал, что выполнял приказы. Я был крайне ответственным и дисциплинированным. Я выполнял все приказы. Говорил, говорил и говорил. Как будто снесли чёртову дамбу, и вся эта вода полилась на деревню, и вот-вот все утонут в ней. Я не мог остановиться. Сначала я напугал её своим неведомым кошмаром, наверняка говорил во сне ужасные вещи. Но главной точкой моего прорыва был ее взгляд.
…нас оставили на месте невозврата. Это такая позиция – на которой мы должны отслеживать всех, кто выходит их города и ликвидировать их. На нашей было долго тихо. Потом несколько военных пытались прорваться, мы их уничтожили. Потом ещё. И ещё. Затем пошли женщины и дети. Я уточнил у старшего, попадают ли гражданские под приказ. Мне подтвердили: это могут быть переодетые военные, а дети стреляют не хуже взрослых. Я сомневался. Но продолжал. Я почему-то запомнил одну женщину. У неё была яркая, жёлтая шапка, вязанная. И с ней девочка, лет 14—15. Они бежали, девочка резко подалась вперёд, и я попал ей в плечо, и она упала. Женщина попыталась прикрыть девочку и вторым выстрелом я превратил жёлтую шапку в кровавое месиво. Девочка снизу, а тело ее матери рухнуло сверху. Обе лежали неподвижно. А потом началась атака ополченцев. Без разбора, хотели снять нашу позицию. И мы отступили… Она сидела на краешке кровати, неподвижно. И плакала. Я попробовал ее обнять, но она отстранилась. В ней что-то изменилось. Я чувствовал, что так и будет. Выпустив свою болезнь наружу, чего я ещё мог ожидать. – Прости, но я лягу сегодня в зале. – сказала она. Я в ответ промолчал, нужных слов не находилось. А ненужные ничего бы не изменили.
Проснулся от резкой боли в груди. Машинально прижал рукой точку боли, сел на крови, посмотрел вниз – из раны шла кровь. Рядом стояла она с кухонным ножом и беззвучно плакала.
– Хочешь знать, откуда у меня шрам на плече? Тебе рассказать? Рассказать? Отвечай! Я молчал. Осмотрел порез, глубокий, но, если бы попала в сердце, я бы и сесть не смог.
– Отвечай! – крикнула она и подошла ближе ко мне.
Я сильнее прижал руку, чтобы остановить кровь. Неужели это она? Та девочка? Какого
Она резко рванулась ко мне, замахиваясь ножом, я привстал и свободной рукой попытался перехватить нож. Она оказалась на удивление сильной, хотя чему тут удивляться. Если сумела пережить такое. Она смогла наотмашь порезать мне плечо, затем я схватил ее запястье, надавил всем телом, и мы оба рухнули на пол.
Раз человек, два человек, нет человека… Наш старшина постоянно повторял эту поговорку. Крутится и крутится в голове, даже сейчас, когда я смог перевернуться на спину и увидел, что она не дышит. Кухонный нож по рукоять вошёл в её тело. Прошлое догнало нас обоих. Перемололо.
Я не стал зажимать свою рану, отпустил. Какой у меня грязный потолок. Грязный…
Утро нового дня
Наш новый мир имел свои запахи. Новый – потому как каждое новое утро, рождало другой день. В нем обнулялся предыдущий. Дни не могут повторяться, даже если при этом сильно похожи. Небольшая деталь, мелочь – будет другой.
В этом новом мире – пахло свежим снегом, за окном он сыпал всю ночь. Кровать у окна, свозь стекло этот запах проникал в комнату. Ещё пахло деревом. Таким старым. От советского шкафа, серванта, от книг на полках, они же тоже раньше были деревьями. Глаза пока закрыты, хоть я и проснулся. Совсем не хотелось их открывать. Вроде я живу ещё «вчера». И это «вчера» закончится если я увижу новый день. Тяну до последнего.
– Миша, ты ещё спишь? – слышу голос бабушки из кухни. Никогда не понимал зачем у спящего человека спрашивают спит ли он. Если он спит – он не ответит. И я будто ещё сплю, молчу.
– Миша! Оладушки остынут, вставай, кулема. – уже громче заявляет бабушка.
Кулема, наверное, что-то связанное с кульком? Так всегда казалось. Кулема. Что за кулема вообще? Я то Миша, то кулема, или в этом новом дне всё настолько сильно поменялось, что у меня теперь два имени.
Открываю глаза. Солнечно.
Солнечно душат ненужные свечи – так пела группа Агата Кристи. Но меня никто не душит, если только одеяло своим пуховым теплом. Скидываю его резким движением и тут же хочется укрыться обратно.
– Миша, ты так проспишь весь день.
Я что дурак, новый день проспать. Это же целое приключение пропустить.
– Ба, я уже не сплю.
Встаю, ищу носки и штаны – нахожу возле кровати. Накидываю футболку с надписью «Never more», где белые буквы на синем фоне уже потрескались от многочисленных стирок. Провожу автоматически рукой по голове, пытаясь придать растрепанным волосам подобие прически. Осматриваю комнату. В новом дне всё по-старому. Почти всё. Не заметно, но на уровне ощущений что-то другое. Выхожу из комнаты в сторону ванны, краем глаза замечая силуэт бабушки на кухне. Включаю холодную воду, горячей опять не было, умываюсь, чищу зубы. Смотрюсь в зеркало с трещиной в уголке. Провожу по ней пальцем, каждый раз будто надеясь, что она исчезнет. В отражении знакомое лицо. С мешками под
