Обагренная кровью - Николай Ильинский
— Нехай он волам хвосты крутит! — заметил Афанасий Фомич Званцов, поглаживая свою пышную лопатообразную бороду и порыжевшие от времени усы.
С того злосчастного дня Егор превратился в единоличника, а Федула назначили, как говорили в Нагорном, бычатником, ибо теперь в его обязанности входило ухаживать за поголовьем колхозных волов. Через полгода от непосильной работы, плохого корма и недоброго отношения колхозников Князь упал и больше не поднялся, и его отвезли на скотное кладбище в овраг среди поля, где покоились, не выдержав быта коллективного хозяйства, тягловые трудяги. Гибель Князя еще больше потрясла Егора, и он полностью отдался занятию по заготовке куги и плетению кошелок, в коем деле он становился большим мастером.
За последнее время Виктор не раз бывал в доме Грихановых, наблюдал, как плетутся кошелки, как грубоватые, короткие пальцы Егора ловко вплетают мягкие тростинки в строчки, пробовал сам изготовить хотя бы маленькую кошелку, но у него ничего не получалось.
— Не из того места у меня руки выросли, — смеялся Виктор.
— Да, не быть тебе единоличником, Витька, — шутил Егор, — не умеешь кошелку сплести. А без этого в нашем положении не проживешь…
И, тем не менее, Виктору нравилось бывать в этом уютном доме, где вместе с матерью хозяйничала Екатерина: поролась на кухне, вносила в хату хорошо пахнущие снопы сухой куги. Она явно радовалась присутствию в доме Виктора — чаще заглядывала в зеркало, теребила тонкими пальчиками косу, краснела под пристальным взглядом парня. И Аграфена Макаровна, глубоко и многозначительно вздыхая, теплила в душе надежду на удачное замужество дочери. Она даже тайком пошепталась на эту тему с мужем, который, как оказалось, ничего не имел против Виктора: он хоть и комсомолец, а скоро, может, и партийным станет, но малый ничего из себя, видный, стеснительный, да и вся семья Званцовых никогда, ни прежде, ни теперь, каким-либо богатством и чванством не выделялась, ровня была всем в Нагорном, и даже шебутной Афанасий Фомич, хотя и порой матерщинник и хвастунишка, но безобидный и пользовался в селе уважением. Старший брат Виктора Иван вовсе женат на дочери председателя колхоза Алексея Петровича Лыкова, а Лыков — умный мужик: дочь свою за какого-нибудь прохвоста не отдаст. Правда, Дуська, дочь председателя, по слухам, упорно не смолкавшим в селе, непутевая, хвостом вертит, бегает от Ивана к трактористу из МТС, даже в степь к нему тайком ходит, где работает бригада механизаторов. Сказывают, сам Лыков в Иване души не чает, а вот Дуська нос от него воротит. Тракторист и на вид уступает Ивану, а вот ей, стерве, наверное, запах мазута дюже нравится. Прозевал Лыков свою дочь, удалась она красавицей неописуемой, но уж как избалована!
Но с Виктором Егор по этому щекотливому вопросу — ни словом! И Виктор не вспоминал о не совсем удачной женитьбе старшего брата. Находясь рядом с Катей, он забывал обо всем. Виктор заметил, что Катя очень похожа на свою мать. И Аграфена Макаровна стала представляться ему девушкой, которая выходила на дорогу, готовая бежать вслед за проезжим красавцем корнетом, а потом вышла замуж за обычного мужика и одежда уродливо перетянула ее грудь, увяла красота, не стало черной, как ночь, косы. Очень точно подметил Некрасов женскую судьбу русской крестьянки. И все чаще на ум Виктора приходила песня, которая начиналась словами: «Что ты жадно глядишь на дорогу…» «Нет, — решительно думал он, — с Катей такое не повторится, за мной она и в старости не потускнеет…»
В тот вечер Виктор долго и томительно ждал встречи в условленном месте на берегу ерика, под развесистой ракитой, но Катя так и не пришла. Занятый тревожными мыслями, он даже не слышал дружное многоголосое щебетание ласточек, слетающих со всего села на ночь в заросли камыша, густо растущего вдоль берега; не заметил даже, как в зеленых ветвях старой вербы, одной ногой-корнем стоявшей в воде на отмели, вдруг стала петь иволга: пение ее было плавное, звучное, похожее на игру на флейте.
Разочарованный и теряющийся в догадках, Виктор медленно пошел домой.
А Катя в этот вечер просто-напросто не могла уйти из хаты, хотя и пускала слезу, жалобно глядя на отца, рассерженного за то, что она согласилась ехать в степь вместе со школой. Вот если бы его самого попросили об этом, он сказал бы: «Ага, понадобился и вам Егор Гриханов, которого вы несправедливо изгнали…» И, может быть, тогда бы он разрешил Екатерине ехать собирать черепашек. В конце концов, отец не выдержал громкого сопения и косых взглядов дочери, поскольку характер имел, с одной стороны, обидчивый, отзывчивый на несправедливость, а с другой, добрый, отходчивый, и, не глядя на Екатерину, буркнул:
— Не сопи дюже так! Коли уж со всеми… поедешь…
Катя страшно обрадовалась, поцеловала отца в колючую от короткой щетины щеку и выбежала на крыльцо. Был уже поздний вечер. Сумрак выползал из кустов, из-под плетня, из-за сарая. Словно необъятная, тихая, безгрозовая туча, с востока надвигалась синева ночи, и где-то там, в ее бездонной пустыне, моргнула и опять пропала первая звездочка. И девушка не пошла к речке, поняла, что Виктор не дождался ее и теперь уже дома. Что же он скажет ей завтра?
Поздним вечером того же дня Виктор вышел из хаты, сказав матери, что спать не хочется, и уселся на лавке, которую соорудил еще когда-то дед. Посидел, подумал и как-то случайно поглядел на небо. И тут он вспомнил молодую «дюже красивую» женщину, по всему видать, учительницу из районо. Оттуда в их школу часто приезжало начальство. Собрали школьников, и эта учительница начала рассказывать им… о звездах. Да так рассказывать, что у ребят и девушек рты сами собой раскрылись и не закрылись до самого конца беседы. Виктор с большим любопытством рассматривал небосвод. Вон они, звезды, о которых так вдохновенно говорила учительница: ковш, почему-то называемый Большой Медведицей, и выше, по прямой от него Полярная звезда, пуп всего звездного населения. Вокруг Полярной всю ночь вращается звездное небо. А над самой головой голубая Вега, красавица! А там… только молодые
