Романолуние - Анна Кимова

Молчание.

– И спасибо тебе, что позвонила. С наступающим тебя Рождеством Христовым!

– И вас, Евгения Анатольевна.

– Пусть тебя Бог хранит.

И она расплакалась. Но тут же отключилась. Тогда расплакалась я.

7. Шестое-седьмое января. Ночь полнолуния

Рождество наступило в ночь с пятницы на субботу. Разговор с матерью терзал весь день. Сон не шел. В небо поднялась огромная прекрасная луна. Она манила к себе, и кое-кто отозвался на это магнитное свечение.

Взяла подушку, плед, улеглась на своем широченном подоконнике, о котором так мечтала всю жизнь. Сбылась мечта. Одна из мечт. Легла, укрылась, и стала мечтать другую.

Луна стояла в зените. Было начало третьего ночи. Вспомнилось детство: как папа разбудил ночью, чтобы показать оранжево-золотистую луну, встающую на небосклон. Огромную, или это просто девочка была маленькой. Но на всю жизнь запомнила. Хоть тогда еще и не знала, насколько значительным станет тот день. Знакомство с ней. Точнее, с ним.

Он был как полная луна: светил ярко, притягивал взгляд и пробирал почище солнца, но в отличии от последнего не согревал. Он – призрак ночи, и прикоснуться к нему можно только после заката. А кто из нормальных живых существ живет ночью? Только вурдалаки, летучие мыши и прочая нечисть. Ах, да, еще ночные охотники.

Я же в основном жила днем. Моя ночь в СевМорНефти закончилась.

И мы с ним больше никогда не встретимся.

8. Седьмое января. День Рождества. Седьмой день без Романа. Второй день покаяния

На холодильнике лежала свечка. Папа передал. Сказал, тетя Саша, соседка, из церкви принесла. Она ему постоянно что-то носила. Зажгла. Перекрестилась. Помолилась, как могла.

Господи, Вседержитель, прости рабу твою Дарью за грехи ее. Грешна она. Главный грех – гордыня. От него всё растет. Самомнение, на себе зацикленность, излишняя уверенность в собственной правоте. Повсеместная. Ежечасная. Это константа. Вот даже сейчас, молюсь, а где-то там в глубине точит уверенность. Что я – хорошая, что всё это не заслужила. Что мне бы жить долго и счастливо, ведь кому же, если не мне. Даже, когда раздавлена, всё равно уверенность прёт. Прости рабу твою. За грех гордыни. Одним себя утешаю. Тем, что всё о себе понимаю. И хотя бы место в душе нахожу для покаяния.

Прости за другой грех. Прелюбодеяния. Прости, что и, познав за него кару, тогда, еще в юности, так ничего в себе и не изменила. Второй раз разрушилась, врезавшись на всей скорости в тот же самый утес. Прости, Господи, что такая непутевая. Как мне мать вчера сказала? Непутевая она. И я тоже. Ведь ее же всё-таки дочь! Так в кого же мне быть?

Опять слёзы. Нет, уже без истерик. Просто слезы. И голос дрожащий. Как мне всё пережить? Да просто! Просто жить. Как тогда. И всё будет, как папа сказал. Самый мудрый человек на свете. Перемелется – мука будет. Но процесс всё же мучительный. Пока я в мельнице. С Рождеством Христовым, Даша! Надо папу поздравить.

Позвонила. Поздравила. Сказала, что на неделе заеду, если в новую командировку не отправят. В общем, почву подготовила. Пока непонятно что делать. С Подколзиным после кладбища даже случайно встречаться нельзя. Он теперь точно церемониться не станет. А мне только ещё одного греха на душу не хватало. Не убий…

9. Восьмое января. Эра нуля

Странные они всё же ребята, эти французы… В первый раз позвонили с предложением о работе в субботу, тридцать первого декабря. Причем во второй половине дня. Когда все нормальные люди уже точно по самые гланды в празднике. Откуда им было знать, что девушка из резюме ненормальная? Такой информации оттуда не вытекало.

А второй раз они выбрали воскресенье. Прямо канун рабочей недели. Чтобы человек точно ничего не успел осознать, как, впрочем, и подготовиться. Ведь я в абсолютно разобранном состоянии.

Тем не менее согласилась. Естественно.

Договорились на утро. Приеду в офис, там всё обсудим. Теперь надо было браться за себя. Кто бы подумал, что вот так, во второй половине воскресного дня, новая жизнь всё же дотянется до моего темечка? А я ведь только недавно встала. Первую ночь проспала четырнадцать часов! Организм, видно, совсем измучился.

Что ж. Это судьба. Еще один период закончился. Хотя, понятие «еще» тут не вполне применимо. Прежняя жизнь закончилась. Когда-то казалось, что так было со спортом, но всё познается в сравнении. Сейчас я знаю точно, что прощание с батутом было всего лишь частью жизни Дарьи Черновой. Перемололось в муку, и по той муке Даша пошла дальше, покорять города и дальние Дали́ Сальвадора. Но сейчас, с уходом от Романа, в жизни окончен не только любовный роман. Вообще всё кончено. Роман жизни дописан. Этот том отправляется на полку. А дальше? Что там останется написать? Повесть? Пьесу? Или вообще эссе? Это как Бог распорядится. Но еще одного романа мне уже больше не явить миру. Это было произведение всей жизни. Как «Фауст» у Гёте. Такой герой снисходит лишь однажды. И мой слепой умирающий доктор дошел до своей финальной черты.

Мефистофель проиграл. Эта душа ему не досталась.

Фауст проиграл. Разрушив всё, до чего дотрагивался, смысла он всё же не познал. Смысл не может быть заключен в разрушении. Даже если намерения были благие. Какая разница, ведь главное – финал.

Маргарита проиграла. Эти двое ее доконали. Даже ангел, управляемый демоном, не приносит добра. А доктор ангелом не был.

Кто я, Дарья Чернова? Его Маргарита? Доктора Чернышева со всеми его демонами? Нет. Я осталась жива. По крайней мере, физически. Во всяком случае, пока.

Может – я сама доктор Фауст? А он – демон, который не преуспел? Возможно. Такая версия, прямо как на кальке нарисованная, ложится на сюжет. Он остался ни с чем, а я – ослепшая и умирающая, нифига никакого смысла не познала. Даже если Господь Бог сжалится надо мной, и когда-нибудь приберёт к своим рукам, а демону так ничего и не отколется, мне, уставшему философу-искателю, от этого точно легче уже не станет.

А если я в этой истории вообще Мефистофель? Свой собственный демон? Демон гордыни, демон прелюбодеяния. Такая мысль как-то раньше не приходила в голову. Простите меня, Роман Сергеевич, простите за всю боль, что вам причинила. И пусть вас утешает