Романолуние - Анна Кимова
– Даша…
– Что папа? Тебе не интересно про шампунь? А мне казалось, я такую увлекательную историю тебе забубенила! Видно, рассказчик плохой.
– Она твоя мать.
– Нет, папа. Она просто дырка, из которой я вылезла.
– Прекрати! Не хочу такое слышать!
– Это правда. Я никогда тебе не говорила, а сейчас скажу. Все воспоминания, которые может воспроизвести мой мозг, те, что из детства, о ней – все они связаны с какими-то левыми мужиками. Например, какой-то хрен, которого она припёрла, пока ты в командировке был. Что Фунтика нам в Кисю перекрасил. Кто это был вообще? А? Пап? Мой физкультурник, с которым она чуть прямо там, в кухне, не договорилась. Хотя, кто ее знает, может и договорилась, я же маленькая была, всего до конца не понимала. Просто чувствовала, что она ведет себя непотребно. Интуитивно, понимаешь? Я не помню о ее существовании в своей жизни. Не было ее никогда. А вот мужиков ее помню. Как такое возможно? И если ты на пике милосердия кризиса среднего возраста сейчас вдруг решил ее простить, то это твое дело. Ваши с ней дела. Если хочешь, можете хоть обратно пожениться. Я лезть не буду. Но на свадьбу не жди. Как и к себе в гости. Если только ты не будешь мне заранее на согласование график ее командировок высылать.
Молчание.
– В любых проблемах между мужчиной и женщиной, Даша, всегда виноваты только оба.
– Ага! Ты мне еще каких-нибудь истин прописных набросай! А то мне без них с утра пораньше плохо дышится!
– Всегда. Без исключения. Только оба, Даша. Запомни это.
– Что ты от меня хочешь?
– Ничего. Ко мне заходила твоя мать. Впервые за все эти годы. Пригласила на Рождество. Что я должен был сделать? Промолчать? Не рассказать тебе об этом?
Молчание.
– Я – рассказал. Вот и всё.
– Так-таки и всё? А зачем ты мне ее в матери записывать стал?
– Даша, я тебе тоже кое-что расскажу. То, о чем раньше никогда не говорил. Я сам за ней бегал. Влюбился. Ужасно, просто безобразно. Это были неуправляемые чувства. У меня, который год наперед расписывает. И тут такое. Я на стену без нее лез. Понимал, что не туда занесло, но поделать ничего не мог. И стал бегать. Я же тебе никогда не рассказывал, верно? Так вот зря, Даша. Надо было. Это я ее под венец затащил. Понимаешь? Я!
– Ага! Прямо на цепи приволок! Это Евгению-то Анатольевну? Пап, ты мне что́, мозги́ сейчас запудрить пытаешься? Ну хорошо! Я только не понимаю, зачем?
– Нет, Даша. Я пытаюсь тебе их распудрить. Потому что жить с такой агрессией по отношению к собственной матери нельзя. Какая бы она ни была – это недопустимо. Да, считай, что на цепи. Она бы никогда за меня не пошла, если бы я не был так безобразно настойчив. Я не нравился ей. Никогда. Она меня не любила.
– Она никого не любит, кроме себя.
– Возможно. Но это не значит, что она плохой человек. Просто такая. И еще это не значит, что в мире не найдется человека, с которым она бы стала совсем другой. Просто она не любила по-настоящему. И это тоже, Даша, своего рода несчастье. Такой вид ущербности. За целую жизнь не узнать, что такое – любить. Я бы с ней местами поменяться не согласился.
От разговора прибалдела. Так и сидела с телефоном в руках, не в силах сдвинуться с места. Отец ошарашил. Это надо было переварить.
Переваривала весь день. Безуспешно. Но всё же реакция последовала. Вечером снова накрыла истерика.
Почему я такая гадкая и отвратительная? Почему больная, никому не нужная? Откуда во мне столько злобы, ненависти и яда?
Что со мной не так
кроме всего того,
что со мной
уже и так
не так?
Роман Сергеевич где-то в Москве. С кем-то. Наверное, с женщиной. Прекрасной. Здоровой. Сексуальной. Он в такое время один быть просто не может.
И снова сорвалась в пучину. И в день матери в сердце был один лишь Роман…
6. Шестое января. День покаяния. Шестой день без Романа
Утром, как только встала, первым делом выпила таблетку. Умылась, поела. Села напротив окна. Долго смотрела на небо. Размышляла. Решилась.
Позвонила Ларисе. Попросила номер телефона. Набрала. Гудки.
– Алё!
– Здравствуйте, Евгения Анатольевна!
Пауза.
– Дашка, это ты?
– Лучше Даша. А то могу случайно трубку брякнуть. Не люблю, как это звучит. Грубо.
– Извини. Я очень рада, что ты позвонила.
– Я ненадолго. Хочу вам сообщить, что папа звонил и передал, что вы заходили.
– Ты придёшь?
– Нет, я не приду.
Молчание.
– Ты меня никогда не простишь?
– Мы вчера с папой поговорили… И, немного обдумав сказанное им, я решила, что мне вас, собственно, не за что прощать.
Молчание.
– Я была ребенком. Просто оказалась между вами. Он стал мне отцом. Вы мне матерью не стали, но вы ведь не виноваты в том, что вам другая жизнь была нужна.
– Я тебя всегда очень любила, Дашка. Ой, извини. Даша. Привыкла тебя так называть. Всегда всем рассказываю, какая у меня дочь получилась! Загляденье! Ты не права. Я виновата. Очень. Но у меня есть малюсенькое оправдание. Мне было всего девятнадцать, когда ты появилась на свет. Но малюсенькое, конечно. Ты прости меня за всё, Дашка. Знай только, я очень рада, что ты из Франции вернулась. Сейчас надо быть в родной стране. Она в нас нуждается.
Сбросила. Разрыдалась. Через десять минут перезвонила.
– Да, моя хорошая!
– Простите, что-то со связью было. В общем… Я хотела сказать, что не злюсь на вас. Но на Рождество не приду.
– Дашунь, спасибо, что перезвонила. Если захочешь когда-нибудь забежать ко мне, ты только позвони, ладно? Ларку позовем, посидим втроем. Чтобы тебе не так неловко было. За свою непутёвую мать. Но я хочу, чтобы ты знала: от одной мысли, что ты здесь, рядом, мне уже хорошо. А пригласила потому, что давно ждала, когда ты домой вернешься. Вот в первый же год и пригласила. Всегда хотела сделать это на Рождество. Большой праздник. Христианский. Надеялась на то, что так и Бог поможет, чтобы ты меня простила.
Опять слезы накатывают, чтобы им пусто…
– Я простила. Но прийти не смогу. Не обижайтесь.
– Понимаю. Может, когда-нибудь…
– Может. Но не обещаю.
– Спасибо, Дашунь. Это уже обещание. Знаю, что ты словами никогда не бросаешься. В Игоря пошла, слава богу.
Молчание.
– А
