Возвращение с Марса - Василий Павлович Щепетнёв

— Капуста. Свежая, квашеная — не важно. Сто пятьдесят граммов на нос. Хлеб. Черный, «Бородинский», двести граммов… — я видел, как глотнул Антон, стоявший у входа. Его щеки ввалились, как у старика.

— Гранаты. Красные. Спелые. Не те, что бабахают, а те, что лопаются от сладости. И яблоки. Обязательно яблоки. Два средних. Каждому. В день, — я произносил эти слова монотонно, как пономарь, читающий священную книгу кое-как, не вникая в смысл. Меньше эмоций, больше обыденности.

Командир слушал, его лицо было гипсовой маской. Ещё прижизненной. Только легкое подрагивание желваков на скулах выдавало напряжение.

— Это всё? — спросил он, и в его голосе прозвучало не понимание, а раздражение. Как будто я требовал золотых унитазов.

«Нет, не все, — продолжил я, чувствуя, как поднимается гнев, холодный и острый. — Яйца. Куриные. Через день. Рыба. Селёдка, желательно норвежская, бочкового засола — пятьдесят граммов ежедневно. Морковка. Сто граммов. И тёрка к ней, Андрей Витальевич. С такими зубами… — я кивнул в сторону Антона, который инстинктивно прикрыл рот ладонью. — С такими зубами грызть морковку нельзя. Репа. Редька. Оливковое масло, — я приводил рацион 'Ломоносова», опустив мясо. Все-таки там, в Антарктиде, мы трудились всерьёз, много.

— Доктор! — голос командира резко взлетел, ударившись о низкий потолок. Он встал, и его тень, искаженная тусклым светом лампы, заколебалась на стене, став вдруг огромной, угрожающей. — Доктор, у нас здесь не ресторан «Плакучая ива», у нас — космический полёт! Полёт, доктор! Откуда, по-вашему, в космосе возьмутся свежие яблоки? Или куриные яйца? Вы видели у нас птицеферму? Она осталась на Земле! Здесь, в космосе, на пути к Марсу, каждый грамм воды, воздуха, дерьма в унитазе — на счету! А вы мне вещаете о тоннах картошки и капусты! О яблоках! И как, интересно, хранить этот скоропортящийся рай в длительном полёте, а? Как?

Его дыхание стало учащенным, на лбу выступила испарина. Страх. В его голосе был страх. Но не перед цингой. Перед чем-то другим. Перед ними. Перед теми, кто слушал. Всегда слушал. Я бросил взгляд на вентиляционную решетку в углу. Она была темной. Безжизненной. Обычно оттуда доносилось ровное, успокаивающее жужжание. Сейчас — тишина. Глухая, давящая. Выключили. Зачем? Чтобы лучше слышать? Чтобы мы лучше почувствовали, что мы в ловушке?

— В космосе — не знаю, — ответил я тихо, почти шепотом, глядя ему прямо в глаза. — Но вот яблоки… яблоки можно купить в любом продуктовом, на углу. И капусту тоже. На Земле, Андрей Витальевич.

Он отвернулся, потер виски. Его плечи слегка ссутулились.

— Это… не предусмотрено программой, — пробормотал он, и в его тоне появилась какая-то жалкая, собачья нотка оправдания. — Но вы сказали — «во-первых, питание». Значит, есть и «во-вторых»?'

Он повернулся ко мне, похоже было, что он ищет лазейку. Соломинку.

— Во-вторых, — я вздохнул, понимая тщетность, но цепляясь за эту соломинку сам. — Витаминно-минеральный комплекс. Таблеточки, Андрей Витальевич. Обычные, как горох. Глутамевит, Компливит, что-то подобное. Никаких тонн. Хранятся годами. Холодильников не требуют. Дёшево и сердито, — я усмехнулся. Дешевизна здесь была понятием относительным. — Опыт есть. Наши настоящие космонавты, те, что на орбите годами кружат, наверняка получают что-то подобное.

Командир покачал головой.

— Дёшево — это было лет пятьдесят назад, доктор. Сейчас всё дорого. Очень дорого. А витамины… витамины по программе должен обеспечивать чай. Чай «Крузенштерн». Специальная формула. Сбалансированная.

Я почувствовал, как горячая волна ярости поднимается от живота к горлу. Чай. Этот слабенький настой, который мы пили три раза в день вместо нормальной еды.

— В чае, Андрей Витальевич, — сказал я, стараясь говорить максимально четко, как тупому ребенку, — витаминов — пять процентов. От нормы. Пя-ть про-цен-тов. Это не спасение. Это преступная насмешка.

Командир вдруг выпрямился. На его лице появилось странное выражение — смесь высокомерия и сектантской убежденности.

— Вы отстали от науки, доктор. Не знаете новейших исследований наших отечественных светил. Доказано! Организм человека — совершенная система. Он способен синтезировать недостающие витамины! Сам! А чай «Крузенштерн» — он запускает этот процесс. Как ключ зажигания. Запускает внутренний витаминный реактор!

Я уставился на него. Тишина в кухоньке стала почти абсолютной. Даже собственное дыхание казалось громким.

— Запускает внутренний… — я повторил медленно. — Реактор. Слышу в первый раз, — и это была чистая правда. Такого бреда я не слышал даже на пьяной сходке деревенских знахарей. Потому что не хожу на эти сходки. Блажен муж…

— Это новейшие исследования! Не имеющие аналогов! — горячо, с каким-то патологическим блеском в глазах, произнёс командир. — Наш полет… наш уникальный эксперимент «Путь»… он должен утвердить наш приоритет! Практически!

Я посмотрел на его распухшие десны, на синеву под глазами, на тусклые волосы. На себя в грязное пятно на пластиковой стене, служившее зеркалом. На свой собственный, уже шатающийся зуб.

— Или не подтвердить, — тихо сказал я. — Или просто похоронить нас здесь.

Он сделал шаг ко мне. Слишком близко. Я почувствовал его дыхание — тоже с тем самым сладковато-гнилым оттенком.

— Вы врач, — прошипел он. — Вы клятву Гиппократа давали! Неужели вам неинтересно? Неужели не горит душа стать частью великого открытия?

И тут во мне что-то сорвалось. Ледяной комок нерешительности растаял, оставив только ясную, холодную пустоту и жгучую ненависть к этому фарсу, к этой лжи, к этому человеку, который верил или делал вид, что верит.

— Я имитатор, Андрей Витальевич! — мой голос прозвучал резко, звеняще в тишине. — Как и вы! Как и все мы здесь! Никаких клятв я не давал! Но те знания, что у меня есть, те, настоящие, из учебников и практики, они кричат мне, что из ничего — выйдет ничего! Никакой чай, назови его хоть «Крузенштерном», хоть «Святым Пантелеймоном», не спасет от цинги! Необходимо. Немедленно. Изменить. Режим. Питания. — я сделал паузу, глядя на командира. — Или…

— Что «или»? — спросил он вдруг ласково, слишком ласково, как палач, успокаивающий жертву перед казнью.

— Или, — выдохнул я, — цинга перейдет в терминальную стадию. Когда кости ломаются от кашля. Когда старые шрамы расползаются, как гнилая ткань. Когда выздоровление станет физически невозможным. И тогда, Андрей Витальевич, все мы — вы, я, Антон, Иван, все — будем не космонавтами,