Возвращение с Марса - Василий Павлович Щепетнёв

— Похоже, наш корабль потерпел катастрофу, — сказал я. — Мы на каком топливе летим, на ядерном? Ну, значит, скоро бахнет.

— Ничего не бахнет, потому что это же имитация! — отрезал Андрей Витальевич, сделав вид, будто не уловил иронии.

— А кто мешал заложить пудик-другой обыкновенного тола? — спокойно проговорил Иван из темноты. — Мол, возникла нештатная ситуация, активирована система самоподрыва, и концы в воду.

— Зачем? — выдавил командир. Одно слово, но оно повисло в темноте тяжелым, влажным комом.

— А кто знает, сколько бабла вбухано в этот проклятый проект? — встрял Антон, его нервный смешок сорвался в кашель. — Распилили по-быстрому, а что предъявлять публике? Нас, что ли?

В темноте кто-то резко вдохнул. Воздух и без того был спертым, а теперь вдобавок отдавал страхом.

— Ладно, где выход-то? — рявкнул Иван, нетерпение в его голосе перешло в животную ярость. — А то мне кажется, что и воздух сейчас кончится. Вот прямо сейчас.

— И мне! — тут же выкрикнул Антон, его голос сорвался на визг.

— И мне! — присоединился Олег.

— И… и мне — констатировал Василий.

А я промолчал. Зачем? И так всем было ясно. Эта тишина перед удушьем. Эта тяжесть в легких, которая становилась все ощутимее. Каждый вдох казался драгоценным и одновременно — ворованным у соседа.

— Тут, понимаете… — начал Андрей Витальевич, и его голос вдруг стал старым и слабым. — Тут выхода нет, — Он сделал паузу, будто собираясь с духом перед признанием в убийстве. — Дверь… дверь можно открыть только снаружи. Такая конструкция. Контроль безопасности. Чтобы… чтобы никто не сбежал раньше времени, — последние слова он произнес почти беззвучно.

Тишина. Густая, как смола. И в этой тишине родилось что-то новое. Не надежда. Отчаяние, сжатое в кулак. Ярость выживания.

— Мдя, — выдохнул кто-то. Неважно кто. Это было коллективное — мдя.

И работа закипела. Вернее, не закипела — заскрежетала, застонала, зазвенела в темноте. Нет, не в темноте. Из книг вырвали листы, скрутили в трубочки — вот и лучины. Горят недолго, так ведь у книги страниц много. Горение, оно, конечно, кислород пожирает, каждый вдох становится труднее, в висках стучит сильнее, в ушах звенит громче. Но выбора нет.

Наши бортинженеры, Иван и Антон, не подкачали. С жалким, позорным набором инструментов они совершили маленькое чудо. Дверь, конечно, непростая. Но не неприступная крепость. Если знать — или, как в нашем случае, интуитивно понять, почувствовать пальцами слабое место, точку приложения силы, где металл устал, где сварной шов неидеален…

Скрип металла, скрежещущего по металлу, звон ударов молотка по зубилу — эти звуки резали тишину, как нож по холсту. Каждый удар отдавался в зубах. Каждая искра от напильника была крошечной вспышкой надежды, тут же гаснущей во тьме. Воздух становился сладковато-тошнотворным. Голова кружилась. Иван молчал, Антон ругался. Василий и Олег светили. Мы жгли последние секунды нашей жизни, пытаясь вырваться из крысоловки.

И смогли. Дверь поддалась.

Гуськом мы пробирались наружу. Факелоносцы впереди. Нам светил Брежнев. Толстенный том речей «Ленинским Курсом», Мы вырывали страницы. Одну за одной. Бумага горела удивительно хорошо: ровным, почти бездымным пламенем. Не слишком быстро, не слишком медленно. Листки превращались в пепел, осыпаясь черными бабочками, освещая нам путь на несколько шагов вперед. Леонид Ильич, сам того не ведая, стал нашим проводником, нашим светочем.

К середине первого тома мы вывалились наружу.

Наружу… в другую тьму.

Но иную. Бескрайнюю. Не давящую стенами, а разверзшуюся над нами, как черная бездонная пасть. Ночь. Ни звезд. Ни луны. Никаких намеков на далекие огни городов, нет даже одинокого фонаря на околице. Светильники объекта? Мертвы. Абсолютно. Как и всё остальное.

Воздух ударил в лицо — холодный, влажный, невероятно свежий после спёртой атмосферы «Пути», полный запахов: сырость недавнего дождя, терпкую хвою сосен, которые должны были где-то стоять стеной, и «Перапёлку». Узнаваемый, тошнотворно-химический запах дешёвой лапши быстрого приготовления, но с какой-то липкой нотой, как будто в нее подмешали старое машинное масло и лекарство от глистов.

— Ну да, я прихватил мешочек, — раздался голос Андрея Витальевича где-то сзади. — Недельный запас. Это ж не простая лапша, а спецпаёк.

Что лапша была непростая, я догадывался. В таких местах — будь то реальная Антарктида, подземный командный узел, или вот этот проклятый симулятор космоса — кормят всегда непростыми продуктами. Нейромодификаторы, чтобы держать мозги в узде и гасить панику. Кальцестатины, чтобы кости не рассыпались от невесомости, которой не было. Декарцинаторы… Вот это слово особенно отвратительно. Средство, препятствующее образованию рака. Звучит как благословение, да? Замечательно. Если не знать мелким шрифтом, что неделя его приема аккуратно вырезает из твоей жизни две недели — просто по другим причинам. Ускоренное выгорание.

— Что-то одиноко здесь, — прошептал Антон. Его фигура, освещенная догорающим листком с речью о неуклонном росте благосостояния, казалась маленькой и потерянной. — Уж не забыли ли о нас? Или ночная смена не предусмотрена в целях экономии?

Он засмеялся, коротко и истерично.

— И где, наконец, можно включить освещение? Хоть бы один фонарь?

— Отвечаю по пунктам, — сказал Андрей Витальевич. Он стоял чуть в стороне, его лицо было скрыто тенью. Голос его с каждой минутой возвращался к командирской норме. — Место, как вы, Антон, точно подметили, одинокое. Глухомань. Ближайший населенный пункт — деревня Мошка. Семнадцать душ. Исключительно пенсионеры. До неё — девять километров лесной дороги. Напрямую — пять.

Он сделал паузу. Тишина вокруг была не просто отсутствием звука. Она была активной, слушающей.

— Наш эксперимент, — продолжил командир, — предусматривает как удалённое наблюдение — камеры, датчики — так и непосредственное присутствие персонала. Экспериментаторов, техников, охраны. В ночную смену — не менее шести человек. Всегда. Освещение… Я пытался включить по ходу нашего движения. Ничего. Нет напряжения. Вообще.

— Но где люди? — в голосе Ивана зазвенела сталь. Куда делись шесть человек ночной смены? Испарились?

— Не знаю, — коротко ответил Андрей Витальевич.

— Хорошо, — сказал я, — у меня вопрос попроще Который сейчас час? А заодно число и месяц? Корабельному календарю и часам я как-то не верю. Они могли показывать что угодно, пока мы находились внутри «Пути».

— Да, — командир кивнул. Глаза уже кое-что различали. Не мимику, но вот кивок в