Сказка - Владимир Георгиевич Сорокин
— Ты чего тут делаешь? — спросил этот котёл неприятным голосом Варина.
Но в пьяных глазах его отразилось пламя сквозь проём в воротах. Дуня бросила коробку со спичками и кинулась прочь.
— Ах ты… — выдохнул Варин.
— Зажгла? — высоко и как бы вопросительно выкрикнул половой, стоявший позади Варина с ножом в руке, и указал этим ножом в убегающую, словно останавливая её.
Варин выстрелил в Дуню. Её ударило в спину, словно палкой, и она упала. Захотела встать, но палка, видимо, впилась ей в лопатку, и стало больно и тяжело. Она приподнялась, встала, но, пройдя несколько шагов, снова упала и заметила, что падает рядом с тем парнем, которого ударила обухом. Ей стало тяжко дышать, и палка, палка в лопатке полезла вдруг в Дуню глубже и глубже, будто становясь железной змеей, а Дуня всегда не любила змей и, когда попадались, старалась убить их, как дважды вилами, когда трясли и убирали сено, вилами этим летом убила чёрную змею, свернувшуюся под валком, а батрак Борислав тогда сказал ей, что это уж, он не укусит, только яйца куриные глотает…
Дуня потеряла сознание.
На сеновале первым очнулся от забытья Клим. Стало душно от дыма, снизу светило прерывисто, сполохи ожили на досках.
— Полина, горим! — Клим стал расталкивать любовницу.
Рядом внизу раздались крики и выстрел. Полина очнулась. Они кинулись по сену к лестнице, но пламя уж охватило весь скат сена, и языки его заплясали в воздухе перед любовниками. Клим понял, что по лестнице вниз уже не слезть.
— Прыгать надо! — крикнул он, задыхаясь в дыму. — Пошла!
Он схватил Полину за плечи, толкая вперёд, но она отшатнулась от пламени, вывернулась сильным телом, закашлялась:
— Ох, лихо!
Клим выругался и решил первым прыгнуть, вошёл в языки пламени, примериваясь, но внизу увидел Варина. Варин, распахнув с Иваном ворота сенника, заревел:
— Пож-а-а-ар!!
Пламя уже охватило скат сеновала снизу доверху.
Вдруг наверху в пламени и дыме возник Клим. В алой шёлковой рубахе, озарённый пламенем, он показался Варину чёртом. Волосы зашевелились на голове у Варина.
— Дьявол! — выдохнул он и выстрелил из револьвера в Клима.
Пуля прошла мимо, Клим оттолкнулся от верхней перекладины лестницы, прыгнул вниз и обрушился на кабатчика, валя его, да так, что нога у Варина подвернулась, хрустнула в колене.
Варин заревел от пронзившей ногу боли.
Клим вскочил с него и встретился глазами с половым. Иван стоял с ножом в руках, но вместо того чтобы броситься на Клима, закричал своим высоким голосом:
— Держи вора!
Они часто пили вместе, играли в карты, и Клим, в отличие от большинства манинских мужиков, не был скупердяем, иногда подносил Ивану, вологодскому сироте, водки за свой счёт. За то Иван и не кинулся на него и не ударил ножом; да и высокомерную Полину он тоже недолюбливал.
Клим кинулся прочь, Иван побежал за ним, но так, чтоб не догнать.
Варин с вывернутой ногой и револьвером в руке ворочался, полулёжа в воротах, стоная и охая перед стеной огня. Полина, наглотавшись дыма наверху, решилась прыгнуть вниз, встала на краю сеновала. Пламя охватило её ночную рубашку. Она завизжала. Варин увидел её наверху в пламени, с распущенными волосами, и тоже не узнал.
— Ведьма! — проревел он и выстрелил в неё.
Пуля прошла мимо, впилась в доски крыши. Перекрестившись и закрыв лицо руками, Полина прыгнула вниз, упала, валясь вперёд перед лежащим Вариным, и ударила его головой в лицо. Варин откинулся навзничь, а вывернутое колено его хрустнуло снова, пронзив новой болью. От удара и боли кабатчик потерял сознание. Полина вскочила, сорвала с себя горящую рубашку, встала перед пылающим сенником. Огонь горел мощно, весь скат снизу доверху пылал, лестница занялась. На голую Полину дохнуло жаром.
— О Господи! — она охнула и попятилась, прикрывая наготу свою, словно стыдясь огня.
И вдруг поняла, что этот пожар и всё это с лежащим здесь без сознания мужем, с её прыжком сверху, криками, револьвером, стрельбой, горящей сорочкой и наготою — от её греха, от тайной любви с Климом. Эта простая и сильная мысль парализовала её. Прикрывая грудь и чресла руками, с распущенными волосами, она стояла, вперившись в огонь. Она, Полина Авдеевна Сотскова, уже полгода как Варина, выросшая в зажиточной семье лавочника из села Воскова, похоронившая первого мужа в свои двадцать лет и через год сосватанная за этого манинского кабатчика, тупого, как бык, и дикого, как волк, ставшего ей быстро ненавистным, влюбившаяся в Клима, за неделю стремительно отдавшаяся ему целиком, без оглядки, замышлявшая с ним побег на Волгу, к своему дядьке, хозяину рыбацкой артели, думающая о новой жизни, о том, что у неё, бездетной с двумя мужьями, с новым любимым пойдут красивые, кудрявые, как Клим, и чернобровые, как она, дети, живущая ежедневно этой новой надеждой, готовящаяся тайно к бегству, собравшая себе в дорогу уже денег и одежды, строившая подробные планы их побега, теперь же застывшая перед этой стеной огня с одним страшным словом, которое прошептали её губы этому огню:
— Грех.
Это слово, тяжёлое, как здоровенный валун на могиле её первого мужа, вмиг придавило Полину со всеми её мечтами о новой, счастливой жизни, о Климе, новом сердечном друге, не похожем ни на кого из мужиков, который подарил ей эту неделю полного счастья и радости.
Огонь горел, а камень давил, долговой камень.
— Грех? — снова произнесли её губы.
В камне этом было всё её прошлое, что было до Клима, все эти полгода жизни с чужим, тяжко непонятным и поэтому нелюбимым человеком, который и сам был словно каменный, давящий её радость и свободу собой и своим кабаком, для которого он и жил на этом свете. Её душа вдруг вся сжалась под этим камнем:
— Грех?
Надо было ложиться в эту могилу, под тяжкий валун долга, общих правил и понятий, быть верной женой, поднимать покалеченного мужа, бежать, звать на помощь, чтобы огонь не перекинулся на дом и кабак, и дальше жить как надо, как все живут.
Но душа сама, без разума Полины, своим душевным телом вдруг вывернулась из-под долгового камня, что потрясло и укрепило Полину:
— Не грех!
Любить — не грех! Валун с души скатился, и роковой огонь этот сразу стал обычным огнём. А пожаров Полина навидалась на своём веку.
— Ох,
