Сказка - Владимир Георгиевич Сорокин
— Ну чаво ж… — шептала она в постели, кладя ладони на свой ещё небольшой живот и закрывая глаза, чтобы заснуть.
Но спать становилось всё трудней. И однажды, не выспавшись за ночь, она утром пошла за хорошей водой к старому колодцу, что на речке. Спускаясь с пригорка, столкнулась с Нюрой, бабой, живущей напротив на другой стороне речки. И та, неся полные ведра на коромысле, поравнявшись с Дуней, почти пропела, насмешливо растягивая слова:
— Твой хахаль-то таперича с Полинкой тешится.
Авдотья, не останавливаясь, ответила ей злым взглядом.
— Чаво зыркаешь? Их Матрёна вчерась баила — кажную ночь к ней в сенник шляется. Тах-то во, миленькая!
Спустившись к колодцу, Дуня остановилась. Пустые ведра с коромыслом, её босые ноги на росистой тропинке, речка, небо с утренними высокими облаками, лучи солнца на воде, ласточки — всё ей показалось вдруг глупым и как-то обидно пустым, бессмысленным. Постояв, она наклонилась, зачерпнула в колодце ведром воду, и в воде колыхнулось лицо жены кабатчика с её вечно поджатыми губами и красивыми, быстрыми чёрными глазами.
«Тах-то во!» — усмехались эти красивые глаза.
В этот же день Авдотья решила убить Клима и Полину.
Дождавшись вечера, когда отец, настучавшись в кузне, повечерял картофельной похлёбкой и пшённой кашей, понюхал табаку, помолился темноликому Спасу, крестясь двуперстно большой и жилистой рукой своей, и пошёл спать, Дуня прошла в кузню, выбрала топор поменьше и поострей, завязала его в платок, дождалась, когда совсем стемнеет, и огородами пошла к кабаку.
Она не знала, как убьёт их, но была готова это сделать. На картофельных полях из-под ног её выскочил заяц и неторопливыми длинными прыжками поскакал прочь. Луна вышла из-за облаков, осветив всё вокруг и серую шёрстку на спинке зайца.
— Зайчишка… — произнесла Авдотья и вспомнила, что надо окучить их картошку в третий раз и что картошка нынче должна быть доброй, не меньше сам пять с куста.
После картошки потянулись полосы клеверов, частично скошенные. Её босым ступням становилось то мягко, то колко.
— Зарублю! — сказала она громко себе самой незнакомым голосом и прижала обмотанный платком топор к животу.
Кабак и лепившийся к нему дом с жестяным петухом на коньке крыши показались впереди, она пошла медленней, оглядываясь по сторонам. Никого не было вокруг, кроме скирд сена да четырёх стреноженных лошадей. Обойдя огороды Варина, она вышла к скотному двору с постройками и, задерживая дыхание, крадучись по чисто выкошенной луговине, стала приближаться к сеннику. За луговиной перед сенником росли, расщеперившись, как кусты, две рябины. Мягкими шагами приближаясь к сеннику, Дуня вдруг увидела двух людей, идущих к нему сзади, прямо за рябинами. Она подкралась к рябине и встала за ней. Дуня узнала прислужницу кабатчика Матрёну, а парня не узнала. Матрёна сперва почему-то курила, потом стала рассказывать парню шёпотом что-то тайное, и вдруг Дуня услышала слабые стоны женщины. Женщина стонала в сеннике. И Дуня поняла, о чём шептала эта глупая девка. Парень и она подслушивали, что творилось в сеннике. А там делали то, от чего у Авдотьи молотом застучало сердце и кровь прилила к горлу. На сеновале творилось то, что касалось её. Развязав топор, она повесила платок на рябину и стала сзади подходить к этим двум.
— Ладно, пойду я, — произнёс парень, повернулся и пошёл прочь.
Авдотья неслышными шагами подкралась к девке и встала у неё за спиной. Та подслушивала, прижав ухо к доскам сенника. Женщина стонала, вскрикивала, снова стонала. И по этим стонам и вскрикам Авдотья вдруг ясно поняла, что никогда не сможет зарубить этих двух, которые сейчас там, внутри, на сеновале, потому что недавно сама так же стонала и вскрикивала. Сердце билось, билось у неё в груди, отдавая в виски и в глаза.
«Что-то делать, что-то делать, что-то делать», — стучало сердце.
И Дуня поняла, что надо делать.
Она размахнулась и ударила девку обухом топора по голове. Та стукнулась лбом о доски и осела наземь. Дуня ощупала её платье, но не нашла того, что искала.
«У него!» — вспыхнуло в голове.
Она неслышно побежала за парнем, обошла сенник и увидела его, стоящего спиной к ней в лунном свете и закуривающего. Подкравшись, она так же размахнулась и ударила его обухом по затылку. Парень упал как подкошенный. Отбросив топор, она перевернула парня на спину. Лицо его было ей совсем незнакомо. Обшарив его карманы, она нашла коробку спичек, схватила, зажала в кулак и побежала к воротам сенника. Взявшись за створу, потянула осторожно, ожидая скрипа, Но Полина сама смазала петли этих ворот, чтобы те не скрипели ночью. Бесшумно Дуня вошла внутрь. Сарай доверху был забит сеном. Только возле ворот осталось немного свободного места, а наверх, на сеновал, вела приставная лестница. Дуня прислушалась. Наверху было тихо — ни стонов, ни вскриков, ни разговоров. Любовники, насытившись друг другом, впали в забытьё и лежали там в темноте рядом, обнявшись. Постояв и послушав биение своего сердца, Дуня разжала кулак с коробкой, достала спичку, чиркнула. Та сразу загорелась, осветив всё — сено, лестницу, дощатый щелястый пол. Дуня поднесла спичку к сену. Огонь скользнул на сухие травинки, исчез в сене, оно сразу задымило белым, и Дуне показалось, что огонь погас, стало темно; но тут же пламя вышло из сена, ожило, вспыхнуло, потянулось вверх, побежало, потрескивая; белый, как молоко, дым заструился вверх, исчезая в темноте. Огонь вспыхнул ярче, пополз по сену, вытягиваясь языками, и Дуня отступила назад, чувствуя уже тепло огня. Наверху по-прежнему было тихо. Горящее сено затрещало. Пламя пошло выше по сену, ярче, сильней.
— Гори! — прошептали её губы, и она подняла глаза туда, где под крышей в темноте исчезал дым. Ей вдруг захотелось увидеть там лицо Клима. Но наверху были только дым и темнота, его глотающая.
Дуня вышла из сенного сарая. И чуть не столкнулась с Вариным. Большой, грузный, в белом исподнем, с револьвером в руке, он стоял перед ней. В доме у кабатчика о связи его жены с Климом знали уже двое — бабка Маша, видавшая их ночью, и половой Иван. Говорливую бабку Машу Полина подкупила тремя целковыми, чтоб молчала, чем та сразу похвасталась перед Иваном, выдав тем самым Полину. Тот ждал два дня денег от Полины и, не дождавшись, не стал доносить на неё, а просто растолкал спящего Варина
