Как делаются... - Андрей Александрович Пирогов
Господи, да ведь я не ношу лифчика и предпочитаю мини не оттого, что напрашиваюсь, я просто люблю хорошо выглядеть! Ребята, правда, честное слово! Ну не надо, ну отпустите меня! Меня мама дома ждет и братик маленький! Я сейчас заплачу ведь! Отпустите, люди вы или нет?!
Я и правда едва не расплакалась.
Не хотела признаваться, да чего уж теперь: накануне у меня начались месячные. Они сдернут трусы и всё увидят; так меня тоже еще никогда не унижали. На мгновение стыд заслонил и боязнь боли, и страх смерти. Да, появился страх: а если, увидев, они побрезгуют, разозлятся и… Я даже поскулила про себя тихонечко: боль будет дикой, а потом убьют. Поймут, что покалечили — и убьют.
Мамочка, спаси, так не бывает, всё это происходит не со мной, я же два часа назад лепила «голову старика», у меня на ладонях разводы глины, их сразу не смыть.
Происходящего происходить не может: с кем угодно, но не со мной. Я же хорошая, у меня за девятый класс ни одной тройки в аттестате, это потом уже, в десятом, появились, и мама меня любит, хоть и боится чего-то… Да, предупреждали, да, предостерегали, но всё равно неправильно: я же АБСОЛЮТНО ТОЧНО ЗНАЛА: со мной ничего произойти не может!
С кем угодно, но не со мной!
— Пэтр, — проговорил тот страшный, справа, — а можэт нэ нада водки? Она плохо влияит на нэкоторыи функцыи арганизма?
Петюня угодливо захихикал:
— Как скажешь, Казбек, только твою функцию, по-моему, ничем не перешибить, — и засмеялся первым.
Сейчас начнется.
Закричать?
Заткнут рот, и всё начнется еще раньше.
Выпрыгнуть из окна?
Седьмой этаж.
Выломать дверь?
Отпроситься в ванную, найти бритву и вскрыть вены?
Ударить «Абсолютом» по голове?
Позвонить в милицию?
«За все в жизни надо платить», — любил повторять мой учитель, но разве за желание быть самой собою кто-то может требовать ТАКУЮ плату?
Спасите меня.
Спасите меня кто угодно и как угодно — я буду благодарна всю жизнь.
Тот, что слева, кажется, добрее других.
Петя поставил бутылку и снова уставился на меня.
— Эх, не додумал я, парни. Надо было Танюшу в коридорчике подготовить: на голое тело — шубку, и она бы нам чебурашечку показала.
Ох ты и мразь.
— Ну не бесплатно, разумеется, — он с новой силой принялся расхваливать свой стол.
Да, лучше смерть, — я как-то отстранилась от себя, словно глянула на ситуацию сверху, — хоть и обидно в 18-то лет.
— Шито скажит Тана? — усмехнулся Казбек.
Только тут до меня дошло, что имел в виду Петюня: «шубка» — та, что он мне когда-то сулил! Хочет, значит, чтобы я поняла, за что наказана?
А Петюня здесь неглавный, — я снова, так же неожиданно, взлетела над собой, — а главный здесь — тот, что напротив, не сказавший пока ни слова. Стая сорвется с места только по его команде. «Лучше быть изнасилованной, чем убитой», — всплыла в памяти фраза из недавно прочитанного какого-то там «Руководства по самозащите для женщин». Но и эта фраза прошла побоку.
Нет, никаких «Она решила бороться» не было, я всегда действую интуитивно, причины и основания приходят позже. А вот одно — правда: свой голос я тоже услышала словно со стороны:
— Нет, ребята, лучше налейте мне. Петька прав: я когда выпью, становлюсь такая интересная! Не пожалеете. Я вам тут такое устрою!
«Ребята» загалдели.
Казбек уже по-хозяйски одобрительно погладил мою коленку.
— Маладэц. Тарапыца нэкуда.
У Петюни вытянулось лицо, он бы, конечно, предпочел выпить после, но «главный», как я его назвала, тихо проговорил:
— Налей ей, Пётр.
Акцента у него не оказалось никакого. Петюня поставил передо мной фужер для «Шампанского» и наполнил «Абсолютом» до краев.
— Пей, Танюша, для тебя не жалко.
— А вы? — кажется, я выбрала верный тон, надо продолжать так же. — За знакомство?
Страх не исчез, нет, но рядом, заслоняя, вырастал гнев: ох, Петушок, что бы ни случилось, но тебе я отомщу, и прямо здесь. Ты тут, похоже, в подпасках ходишь.
— Петь, — заиграла я, — где тебя учили? В фужеры наливают «Шампанское», а водку — в рюмки.
Главному это понравилось, зато нахмурился Казбек.
Пришлось молотить, не останавливаясь:
— Я ж тебе не шлюха какая, я девушка вольная.
— Девушка? — сплюсовал иронию пастушок.
Казбек поддержал:
— В тваи гада бить дэвушкой? Стыдна. Нэ вэру. Пэй.
Главный молчал.
Петюня торопливо разливал водку по рюмкам.
Неужели ошибка?
— За знакомство! — продолжал мой голос самостоятельно.
Мы чокнулись; я выпила фужер до дна.
* * *
Вообще-то я хмелею быстро, мне много не надо.
Алкоголь вызывает оживление и снимает страх: я становлюсь раскованной, веду себя как хочу. Когда-то в таком состоянии я сразу начинала проверять собственную силу: я действую на парней? Убедилась быстро: стоп, много пить нельзя, противники становятся опасными, а я — слабой.
Водка обожгла изнутри, по телу разлилось тепло. Оно должно помочь мне, а что еще сейчас может помочь?
— Буженинки, Танюша, закусывай, — глаза у Петюни замаслились, словно покрылись вощеной калькой.
— Нет, Петь, — лениво отозвалась я, — бутербродик с икоркой сваргань.
«Добрый» слева что-то гортанно сказал Казбеку, они засмеялись, и я поняла, нет — почувствовала шестым или седьмым чувством: им нравится. А значит Петя здесь действительно холуй, несмотря на икорку и «Абсолют».
— А вы, ребята, откуда? — молчать было нельзя.
— Тэбэ нэ все равно? — сощурился Казбек. — Ми же для вас всэ на одно лицо — чорнии. Чурки.
Но где-то посередине его фразы застряло «Из Баку», сказанное добрым справа.
Я впитывала интонации как губка.
Доброму я нравлюсь, не как шлюха, по-настоящему. Казбеку тоже нравлюсь, потому он и злится — причем злится на себя самого. И говорить с ним надо так, как учил меня когда-то друг-Пашка: разбирайся в первую очередь с самым опасным. Пашка говорил про драку — но чем у меня не бой?
Это я сейчас так долго излагаю, а тогда в одну секунду в голове крутились тысячи вещей. Баку? Я читала где-то: там живут и азербайджанцы, и армяне, и евреи, и русские. Недавно в Баку была резня; наверняка эти трое — одной национальности, если ее задеть — они вспыхнут.
То есть надо по-другому.
А Петюня послушно варганит бутерброд.
Я наклонила голову так, чтобы волосы закрыли половину лица, и глянула
