Несмолкающая батарея - Борис Михайлович Зубавин
– Всё-таки, если бы я не был солдатом, – сказал Лабушкин, – меня бы ни на каких канатах не затащили на эту гору.
Мы старались укрыться от ветра, повернувшись к нему спиной. Но и тогда не покидало ощущение, будто тебя продувает насквозь. Мы все очень устали.
– В детстве я читал какой-то рассказ, в котором описывается, как собака спасает где-то здесь, в Альпах, заметённого снегом мальчика, – сказал Береговский после некоторого молчания.
– Всё это ерунда, – возразил Лабушкин. – К нам это не имеет никакого отношения. Нас-то не заметёт. Во всяком случае я не согласен, чтобы меня тут замело. Суворовских солдат не замело, и меня не заметёт.
Спускаться было легче, и к темноте мы бы уже вышли в тыл фашистам, если бы не переправа через пропасть. Мы подошли к ней, когда ледник остался позади. Пропасть лежала между скал. Габлиани смотал канат и кинул его через пропасть, как это делают пастухи, когда хотят поймать в табуне необъезженную лошадь. Канат перелетел на ту сторону и соскользнул с камня, за который мы рассчитывали захлестнуть петлю. Габлиани выругался. Забинтованные руки плохо слушались его.
– Ты не волнуйся, – посоветовал Береговский.
Габлиани не ответил. Он даже не оглянулся, так он был зол. Тогда Лабушкин подошёл к товарищу.
– Тебе трудно, Дадико. Дай, я заарканю. Как-нибудь… в степи это тоже бывает.
Он подошёл к краю пропасти с канатом в руке. Прищурясь, словно прицеливаясь, смерил расстояние и, вдруг резко откинувшись всем корпусом назад, швырнул канат через пропасть. Бросок был энергичный и точный, и петля затянулась на камне. Второй конец мы закрепили на своей стороне.
– Кто первый? – спросил я.
Береговский вышел вперёд.
– Разрешите мне, – сказал он и, ухватившись за канат руками, повис над пропастью.
Габлиани выбрал удобное место. На той стороне можно было встать ногами на выступ, даже не подтягиваясь на руках. Мы переправлялись по очереди и отходили в сторону, чтобы укрыться от ветра за каменными глыбами.
Было совсем темно, когда мы закончили переправу. Дальше спуск был отлогий, с гряды на гряду, потом начались кустарники, плешины голой сухой земли с выгоревшей под солнцем травой, опять кустарники и лес. А в полночь мы вышли на дорогу. На ту самую дорогу меж гор, которую перегородили фашисты, к которой мы целый день пробирались через скалы, казавшиеся нашим врагам неприступными.
…Утром всё было кончено. Первые автомобили с мотопехотой пошли через перевал. Сзади автомобилей были прицеплены противотанковые пушки. На повороте они кренились набок и некоторое время катились на одном колесе, а второе по инерции всё ещё крутилось в воздухе, пока пушка не выравнивалась.
Мы сидели у обочины грязные, оборванные и усталые, и солдаты, проезжая мимо, с уважением и любопытством смотрели на нас. Им, наверное, уже рассказывали о том, как мы пробирались сюда.
– Может быть, именно по этой дороге прошёл когда-то со своими непобедимыми солдатами Суворов, – проговорил Береговский, переобуваясь.
– Возможно, – согласился я.
– Да, – снова сказал Береговский медленно, раздумчиво. – Там, где мы вчера были, не пройти никакому оленю.
– Наш солдат везде пройдёт, – сказал молчавший до этого Лабушкин. – Ясно?
Письма под праздник
Почту принесли в полночь. Когда письма были разложены по взводам, писарь вопросительно поглядел на телефониста, тот – на командира роты, и капитан, поняв их молчаливый вопрос, утвердительно кивнул головой.
Командир только что вернулся с поверки взводов и сидел возле печки на нарах, отогреваясь. Дымил, посапывая трубочкой, вытянув растопыренные пальцы к огню.
Телефонист стал вызывать посыльных из взводов за почтой.
Когда руки отогрелись, командир провёл тёплой ладонью по щекам, спохватился: «Не брит, а завтра праздник» – и позвал ординарца:
– Сидоренко, есть горячая вода?
Четвёртый раз годовщина Октября проходит так вот – в бою. Первый праздник встречали у истоков Волги, возле Селижарова. А теперь далеко ушли: в чужой, нерусской земле вырыли себе окопы – Пруссия!
Бреясь, подумал: «А как сейчас дома, в Москве? Люди, наверное, только что вернулись с торжественных заседаний. Весь город, как полагается, убран красными полотнищами, флаги свешиваются над воротами и подъездами домов. Жаль только, что нет иллюминации: город ещё затемнён. Но спать в эту праздничную ночь москвичи будут спокойно: далеко отогнаны фашистские орды, далеко ушли советские солдаты, преследуя врага…»
Стали приходить посыльные из взводов.
Все они были с оружием, в касках, и на многих поверх шинелей были накинуты шумящие при ходьбе плащ-палатки.
Писарь раздавал письма. Посыльные, получив их, быстро и нетерпеливо просматривали конверты, и многие, найдя заветное письмецо, пристраивались тут же читать его. Кто тянулся поближе к столу, где горела походная лампа, сооружённая из снарядной гильзы, кто присаживался на корточки возле печи, к отсветам её неровного, шаткого пламени.
«Койнов, – думал командир, глядя на высокого седеющего солдата, который, щурясь, с улыбкой читал возле его стола письмо, – из Сибири получил. Сейчас у них, наверное, уже снегу навалило порядочно и морозец. А небо вызвездило, и по всему селу в окнах горят приветливые огоньки. Жена Койнова, наверное, испекла для ребятишек праздничный пирог, и он лежит на столе, прикрытый чистым полотенцем, стынет…»
– Ну, что пишут? Как ребятишки? Все здоровы? – спросил он.
– Ничего, товарищ капитан, спасибо. – Койнов, улыбаясь, неторопливо сложил письмо и спрятал его в карман.
– А пирог она им испекла для праздника?
– Да, надо думать, испекла, поди.
– Ребятишкам, чтобы праздник почувствовали, обязательно надо пирог.
– Так ведь и нам с вами не мешало бы пирога-то отведать. – Койнов, оправив шинель, разобрав складки под ремнём, постоял немного, глядя, как капитан бреется. Потом с некоторым сожалением спросил: – Разрешите идти?
– Да, идите.
Письмо от жены лежало тут же, на столе. Капитан нарочно не распечатал его, загадав, что сделает это лишь тогда, когда приведёт себя в порядок: побреется, почистит сапоги и брюки, на которые налипла грязь, подошьёт к гимнастёрке чистый подворотничок.
Весь вечер сегодня он провёл в третьем взводе. Позиция этого взвода была неудачной. Решено было выдвинуть его вперёд, чтобы лучше просматривались фашистские окопы. Теперь он сделал это, и третий взвод, заняв по его указаниям высоту, спешно окапывался там. Ночь была очень тёмной, но фашисты почти не жгли ракет. Это было на руку: легче окапываться. А фашистам будет «хороший подарочек» ради нашего праздника, когда завтра, продрав глаза, увидят под самым своим носом свежие окопы. Туговато им теперь придётся. Наши окопы теперь будут на самой вершине холма, а у них – под горой. Они, как крысы, замечутся под пулями третьего взвода.
