Кайран Вэйл. Академия Морбус - Игорь Углов
Слово упало между нами, тяжёлое и зловещее. Я вспомнил тот звук, услышанный мной в первые недели — далёкий, методичный, неумолимый скрежет, будто где-то в толще стен точили гигантский каменный нож.
Пищеварение… — тогда сказал Голос, и в его безличном тоне впервые прозвучало что-то вроде отвращения. Но с Праздника Теней я его больше не слышал, и он мне не отвечал. Если он пожертвовал собой, чтобы меня спасти. Жалко, но как интересного собеседника, как кладезь информации, как того кто жил «До» и вот появился «После».
— Нам нужно найти его, — тихо, но очень чётко произнесла Бэлла. Это был не вопрос и не предложение. Это был приговор, вынесенный ею самой себе и нам. — Центральный узел. «Пищеварительный тракт». Если мы поймём, этот метаболизм, как он перерабатывает свои отходы… мы найдём самую грязную тайну. И, возможно, — ахиллесову пяту.
Раньше Бэлла была расчётливым тактиком, холодным аналитиком, хирургом, планирующим операцию на теле врага. Теперь, после той ночи, когда я лежал в эпицентре хауса и из меня сочился свет распада, что-то в её собственном фундаменте дало трещину. Она залатала её наскоро, сталью воли и ледяным разумом, но трещина осталась. И сквозь неё сочился чистый, неразбавленный страх. Не за себя. За меня.
Каждая наша вылазка теперь планировалась с дотошностью, граничащей с безумием. У неё были основные маршруты, запасные маршруты к запасным маршрутам, сигналы руками, условные фразы, скрытые яды (на случай плена и необходимости «тихого ухода»), и даже детально проработанные сценарии того, как лучше инсценировать нашу гибель от «несчастного случая», если всё полетит в тартарары.
Она заставляла меня по два часа в день сидеть в медитации, не просто «закрывая» моё восприятие, а выстраивая сложные мысленные лабиринты и ложные воспоминания на случай ментального допроса. Она тренировала меня создавать иллюзию нормального, слабого магического поля до седьмого пота, пока у меня не начинало двоиться в глазах.
— Ты перестал быть просто инструментом, Кайран, — говорила она, её глаза в полумраке нашей комнаты горели не холодным огнём исследователя, а лихорадочным блеском часового на стене осаждённой крепости. — Ты стал мишенью. Для Сирила, который хочет загнать тебя в узду своих отчётов. Для Ректора, который видит в тебе уникальный многоразовый скальпель. Для самой системы, которая, я уверена, уже записала тебя в разряд «потенциально нестабильных элементов». И для любого мелкого пакостника из любого Дома, который захочет либо украсть твою силу, либо просто уничтожить угрозу. Твоя задача — стать тенью. Призраком. Нулевой величиной. Ничем.
Её забота, некогда проявлявшаяся в точных, деловых жестах, теперь стала удушающей. Она проверяла подклад моей мантии на скрытые следящие чары перед каждым выходом, пробовала мою еду кончиком языка (под предлогом «проверки на базовые нейротоксины», но я видел истинную причину в напряжённой линии её плеч), её взгляд, как радар, сканировал аудитории и коридоры, когда мы были на виду. Иногда глубокой ночью, когда она думала, что я сплю, я чувствовал лёгкое, почти невесомое, но отчаянно-цепкое прикосновение её пальцев к моему запястью — она проверяла пульс, слушала, живо ли ещё это хрупкое, ненадёжное тело, в которое она вложила столько страха и надежды.
Однажды, после того как она в пятый раз за вечер поправила капюшон моей мантии, будто этот клочок ткани мог стать щитом от всех бед, я не выдержал.
— Бэлла, хватит, — сказал я резче, чем планировал. Звук собственного голоса, полного раздражения, заставил меня вздрогнуть. — Я не фарфоровая кукла. Я пережил фантома, кровяную бомбу и древнего духа. Я справлюсь.
Она замерла. Её руки, только что поправлявшие складки ткани, повисли в воздухе. Потом медленно, очень медленно опустились. И на её лице, всегда таком собранном, таком контролируемом, что-то дрогнуло и развалилось. Не гнев. Не обида. Нечто куда более страшное — голый, беззащитный, всепоглощающий ужас.
— А если нет? — выдохнула она, и её голос, всегда такой ясный и отточенный, сорвался на хриплый, надтреснутый шёпот. — Кайран, я видела. Я видела, как ты умирал. Ты лежал, и из тебя текла не кровь, а свет, и ты смотрел сквозь меня, сквозь стены, в какую-то другую бездну, и я думала… я знала, что опоздала. Что теперь я одна. Одна с этой картой, с этой правдой, со всей этой тихой, каменной пыткой под названием Морбус. — Она сглотнула, пытаясь вернуть себе контроль, но её губы предательски дрожали, а глаза блестели неестественной влагой. — Я не переживу этого снова. Не с тобой. Поэтому ты будешь делать так, как я говорю. Не потому, что я не верю в тебя. Потому что я не переживу, если…
Она не договорила. Резко развернулась и вышла из комнаты, притворив дверь не хлопком, а тихим, окончательным щелчком.
Я остался стоять посреди комнаты, и чувство, охватившее меня, было столь жестоким и беспощадным, что я едва устоял на ногах. Я был последним подлецом. Она была абсолютно права. Её страх не был слабостью. Он был неизбежной платой, шрамом на душе, оставшимся после того, как она добровольно шагнула в эпицентр моего личного ада и силой воли, криком своего разума, выдернула меня из пасти небытия. И теперь её гиперопека, её паранойя, её удушающая забота — всё это было просто попыткой наложить жгут на собственную, невидимую, но кровоточащую рану. Рану по имени «возможность потерять его».
Мы помирились молча, через час. Она вернулась, неся две глиняные кружки с дымящимся, горьким отваром трав Чертополоха — напитком, укрепляющим психику и отгоняющим кошмары. Мы пили, не глядя друг на друга, слушая, как за стенами воет ночной ветер в башенных щелях.
— Прости, — наконец выдохнул я, глядя на тёмную поверхность чая.
— Заткнись, — парировала она, но её нога под столом мягко, почти нежно, упёрлась в мою, и это прикосновение сказало больше всех слов.
Страх никуда не делся. Он не испарился. Он просто вошёл в самую ткань наших отношений, стал ещё одной нитью в уже немыслимо сложном клубке из доверия, взаимной зависимости, любви, ужаса и общей, всепоглощающей цели.
И именно в таком состоянии — я, закованный в её планы как в доспехи из паранойи и заботы, и она, сжатая в тугую пружину ожидания удара, — мы нашли Его. Вход.
Окончательный расчёт Леона указал на область, лежащую в самой толще скального основания, прямо под пульсирующей Сердцевиной центральной башни. Согласно всем действующим, доступным планам, там располагался машинный зал «Усилителей фундаментального резонанса» — скучное техническое
