Кайран Вэйл. Академия Морбус - Игорь Углов
Они не подходили, не задавали вопросов. Они просто смотрели. Как на редкий, опасный и потому безумно притягательный экспонат в музее собственной беспомощности. Их тихие шёпоты за спиной были фоном моей новой жизни:
«Это Вэйл. Тот самый… Говорят, он может… Говорят, Ректор лично…»
Именно эту новоприобретённую, душную «популярность» мы с Бэллой решили превратить в оружие. В отмычку.
— Стадный идиотизм, возведённый в абсолют, — констатировала она без тени эмоций, разворачивая на столе в комнате семь новый, безупречно точный план академии, добытый Леоном из глубин архива. Чернила были выцветшими, бумага — ломкой от времени, но геометрия камня, фундамента, несущих стен менялась редко. — Они видят не человека. Видят функцию. «Молот для гвоздей проблем». Хорошо. Мы дадим им этого молота. Но гвозди будем вбивать в их же собственный гроб, тихонько, по одному.
Её план был элегантен в своей дерзости. Мы формализовали наш «диагностический проект», превратив его в полуофициальную, санкционированную сверху службу «санации и каталогизации малых аномалий и геоматических сбоев».
Сирил, после долгого, молчаливого разглядывания нашего прошения (в его каменном лице я прочитал не сопротивление, а холодное одобрение свыше — Ректор дал добро), скрепя сердце согласился. Теперь у нас был волшебный пропуск везде.
«Жалобы на мигрени и потерю ориентации в западном крыле? Проведём диагностику».
«Хронический сквозняк и чувство тоски у статуи гаргульи? Будем на месте после ужина».
Мы шествовали по коридорам: Бэлла — с её прибором, сложной статуэткой из латуни и стекла, которая, как я подозревал, лишь на треть была настоящим сенсором, а на две трети — изящной бутафорией; я — с каменным лицом, изображая глубокую концентрацию. На самом деле я отключал внешнее и слушал. Не поверхностный шум магии, а ту самую глубинную, больную песню Камня, ноты которой Элрик научил меня различать.
«Популярность» расчищала путь. Дежурные, заслышав шаги и увидев моё лицо, быстро находили дела в противоположном конце коридора. Никто не хотел оказаться рядом, если «Вэйл снова начнёт всасывать в себя какую-нибудь дрянь». Это дарило нам драгоценные минуты уединения в самых заброшенных, самых странных углах Морбуса.
Именно так мы нашли первую из них. «Мёртвую зону».
Это был тот самый служебный ход за кухнями Когтей из первоначального списка Бэллы. Воздух там действительно был плотным и ледяным, будто выдыхаемый стенами. Но дело было не в физическом холоде.
Когда я закрыл глаза, отключив зрение, обоняние, тактильные ощущения, и ушёл внутрь себя, настраиваясь на тот самый фундаментальный Ритм, я наткнулся не на искажённую ноту, не на гулкий диссонанс. Я наткнулся на ничто.
Тишина. Не отсутствие звука, а его антипод. Активная, всепоглощающая, вытравливающая пустота. Это было похоже на то, как если бы в середине симфонии внезапно вырвали несколько тактов, оставив после себя звонкую, давящую паузу. От этой тишины сводило скулы и холодело в животе. Мой собственный внутренний голод, вечно присутствующий, как лёгкий озноб, в таком месте затихал, сжимался, становясь настороженным, почти робким. Он чуял не пищу, а нечто родственное, но выхолощенное, стерильное — свою собственную смерть в законсервированном виде.
— Здесь ничего нет, — мои слова прозвучали приглушённо, будто их поглотила та самая тишина. Я открыл глаза. — Нет магии, нет искажений, нет даже фонового эха жизни камня. Абсолютный нуль. Дыра в реальности.
Бэлла, не отрываясь от стрелок своего прибора, которые метались как угорелые, будто не в силах зацепиться ни за один параметр, кивнула.
— Геоматический вакуум. Слепое пятно в поле. Вопрос — зачем?
Я медленно, почти с опаской, прикоснулся ладонью к стене. Камень под пальцами был не просто холодным. Он был мёртвым. Лишённым той неуловимой, глубинной вибрации, что присуща даже неодушевлённой, но древней материи. Как тело, из которого вынули душу, оставив лишь идеально сохранившуюся оболочку.
— Система здесь не функционирует. Или… — я подобрал слово, — …здесь всё вычищено. До стерильности. Как операционная после сложнейшей ампутации.
Мы пометили точку на карте Леона. Не синим, не зелёным. Ярко-красным. «Зона тишины. Уровень угрозы: неизвестен».
Вторую такую зону мы обнаружили неделю спустя, казалось бы, в ничем не примечательном подвале под библиотекой Шёпота. На плане это место значилось как «заброшенная кладовая, вход замурован в тридцать четвёртом году после Инцидента с Певцом». Вход не был замурован. Он был мастерски замаскирован иллюзией старой, потрескавшейся и осыпающейся кладки — работой, достойной мастера. Бэлла, с её обострённым, почти болезненным восприятием любой фальши, уловила несоответствие сразу — слабый, мыльный привкус лжи на задней стенке сознания. За первой иллюзией скрывалась вторая дверь — гладкая, матовая, отлитая из того же тёмного, не магнитящегося металла, что и стена в ходу за кухнями. И от неё, конечно, веяло тем же леденящим душу отсутствием всего.
— Это не совпадение, — заявила Бэлла тем же вечером, водя тонким пальцем по карте, где теперь алели две кровавые точки. — Смотри. Они расположены… симметрично. Если наложить план на схему магических потоков, которые Леон восстановил по косвенным данным… — она сделала паузу, давая нам осознать, — …это точки сброса. Дренажные клапаны.
— Для чего? — спросил я, хотя ответ уже витал в тяжёлом воздухе комнаты.
— Для сброса давления, — отозвался Леон, не отрываясь от своих расчётов на отдельном листе.
Он стал нашим постоянным напарником, его аналитический ум дополнял моё сенсорное восприятие и стратегическую хватку Бэллы, образуя некое подобие ущербной, но эффективной троицы.
— Твоя гипотеза о больном организме находит прямое подтверждение. Когда в системе накапливается критическая масса «токсинов», нестабильной магии, проклятий, ментальных сколов, искажённых эмоций — их необходимо изолировать. Нельзя выбросить наружу, рискуя заразить внешний мир. Значит, нужно концентрировать внутри. В специально отведённых, изолированных ёмкостях. В «мёртвых зонах». — Его палец, обёрнутый в чертёжную кальку, ткнул в точку под библиотекой. — Логично предположить, что здесь аккумулируются ментальные и информационные шлаки. «Мыслительная желчь». А там, у Когтей, — нечто более… органическое. Витальное. Отходы магии крови и плоти.
Картина вырисовывалась стройная. И от этого невыносимо чудовищная. Морбус не просто болел. Он вёл тщательный учёт своей болезни, дренируя гной в специально оборудованные, стерильные накопители.
— А что происходит с этими… «отходами» потом? — спросила Бэлла, но в её голосе уже звучала та самая догадка, от которой по коже пробежали ледяные мурашки.
Леон пожал плечами, жестом учёного, столкнувшегося с неприятной, но неизбежной переменной.
— Утилизация. Рециркуляция. Возврат в систему для вторичного использования в качестве низкоуровневого топлива. Или… — он намеренно поднял взгляд
