Чемодан из музея партизанской славы - Марк Яковлевич Казарновский
– Ага, – подумал я, – значит все-таки побаиваются эти гниды толпы голодных, уставших «жидов». Раз почти уговаривают нас соблюдать порядок. Эх, если бы… – мелькнуло у меня. Но я получил очередной толчок в спину и оказался в первых рядах перед маленькой трибуной, на которой уже давно, оказывается, стоял довольно интеллигентного вида офицер. Естественно, немецкий.
Площадь была окружена полицаями, да народу то оказалось не очень много. Мужик, что шел со мной рядом, объяснил, что на площадь гонят, он так и сказал – гонят – по улицам и домам. То есть, по кварталам.
– Шоб не было скоплений, – и он хмуро улыбнулся. – В общем, не даром нам устроили гетто в скотопрогонных улицах. Потому что мы теперь не евреи. И даже не жиды. Мы теперь скот, будь они прокляты. – И мужик ловко сплюнул в сторону стоящего полицая. Полицай и не шевельнулся.
Началось выступление офицера. На самом деле, пошла селекция. Без всяких вводных офицер через переводчика (хоть, думаю, вся площадь и понимала немецкий. Он же почти что идиш) произнес краткую речь. Сказал просто, буднично, практически без пафоса:
– Великой Германии нужно ваше уменье, господа евреи. Я назову нужные нам профессии, и вы сделаете несколько шагов вперед. Все отобранные будут размещены в этом помещении бывшего радиозавода. Работой будут руководить опытные немецкие мастера. Они для вас являются высшим начальством. За работу будете получать питание. За саботаж – строгое наказание, то есть расстрел.
Нам сейчас нужны (шаг вперед): оружейники, мыловары, фармацевты, столяры, плотники, мастера по изготовлению тары, например, оружейных ящиков.
Я видел, народ потихоньку шагает. Шагнул и я. Все-таки, изготовление тары, это и есть чемоданы.
Правда, тут же произошел со мной инцидент, которого я от себя, видит Бог, и не ожидал.
Это, когда нас повели в корпуса радиозавода, один полицай, видно, выслужиться решил, ударил ногой, то есть, сапогом, по чемодану. Чемодан вылетел на брусчатку площади, замки отлетели. Все же удар. На землю посыпалось мое достояние: кальсоны, свитер, рубаха и разное «чемоданное» оборудование: напильники, лобзики, отвертки, молотки.
Я бросился собирать все обратно, особенно инструменты, но получил от полицая увесистый удар сапогом в бок. Тут то все и произошло. То есть, я схватил полицая за сапог и, уже лежа на нем, стал душить. Прекратилось все молниеносно. Просто я получил такой удар в спину, как будто меня переломило пополам. И уже стоял, схваченный, с выбитым зубом, перед офицером.
Офицер никаких эмоций не проявлял. Будто это каждый час такое представление: жид бьет полицая. На мое счастье – не немца. Полицай был поляком, из синих – так звали польскую полицию, что верно служила оккупационным властям.
Офицер внимательно почему-то меня разглядывал. Затем переводчик перевел:
– Господин офицер обращает внимание специалистов, как нужно беречь средства производства труда. То есть, инструментарий. Ибо вот этот (он помедлил) жид в чемодане нес не дорогие вещи, одежду, обувь, съедобное и тому подобное, а самое необходимое для Великой Германии – инструмент. Но за нарушение порядка я приказываю: полицейскому – замечание. А виновнику безобразия – без питания весь сегодняшний день.
И только в этот момент я почувствовал – как же я хочу есть. Хоть и зуб выбит.
– И еще, – тихо произнес офицер, – прошу полицию не портить раньше времени рабочий материал. То есть, жидов.
Кстати, еще раз отмечу, офицер меня несколько раз внимательно разглядывал.
– Ну, мне конец, – мелькало. Голова от побоев гудела. Но нужно было обустраиваться.
А указание офицера не забылось. В этот день меня не кормили.
Нас распределили по секциям, в которых когда-то на радиозаводе что-то производилось. Теперь все было разграблено, стояли топчаны с грязными тряпками. Но опытным взглядом я увидел – есть возможность для работы. Только подавай материал да заказ. Хоть спина онемела, да зуба нет, да фингал под глазом – но пока я живой. А раз живой, я буду жить, как мне диктует моя совесть.
Сейчас мне все диктовало – разбери секцию, обустрой рабочее место и жди мастера. Да наладь стеллаж.
* * *
А с площади, на которую заехали грузовики, слышались крики:
– Прощайте, прощайте, молитесь за нас.
Я понял, что кричали все те, кто в «селекцию» не попал: старики, дети, женщины. Их увозили, я это уже знал, в «катальные рвы». Так называли место, откуда никто никогда не возвращался.
Глава X
Альбом № 3
Фотографии из гетто. Польша. (Фото Вилли Георга и Хенрика Росса)
Фотографии Вилли Георга
Участок улицы в Варшавском гетто.
Уличные торговцы на улице Варшавского гетто.
Уличное движение в Варшавском гетто.
Старики, просящие подаяние на улицах еврейского гетто.
Овощной торговый прилавок на улице Варшавского гетто.
Истощенный человек, сидящий на улице Варшавского гетто.
Истощенный ребенок на улице Варшавского гетто.
Житель Варшавского гетто, лежащий на тротуаре.
Жители Варшавского гетто у двери одного из домов.
Еврейская семья, жители Варшавского гетто, у самовара.
Двое детей, просящие подаяние на улице Варшавского гетто.
Две женщины, торгующие на улице Варшавского гетто.
Группа женщин с корзинами на улице Варшавского гетто.
Пожилой еврей на улице Варшавского гетто.
Фотографии Хенрика Росса
Границы гетто, выходить за которые евреям было запрещено.
Свадьба в гетто.
Пока еще оставшиеся в гетто делят то, что оставили депортированные.
Рабочие хлебают баланду из мисок.
Мужчины тянут телегу с хлебом для раздачи в гетто.
Мужчина
