Чемодан из музея партизанской славы - Марк Яковлевич Казарновский
Я побросал в чемодан ремешки, пряжки, клей, шило, скрепки, гвоздики медные, надфили, лобзики, пилки. Пару рубах, свитер и кальсоны, и отправился на переселение. Документы на дом, правда, взял с собой. Уверен был, что вернусь.
И отдал ключи назначенному кем-то начальнику участка. Да мы все его и знали, при полиции был квартальным. В праздники
к нам приходил обязательно. Выпить рюмку водки и получить монету в потную ладонь.
Сейчас эта ладонь получила ключи от нашей квартиры.
– Ну, давай, пан Фишман, устраивайся на новом месте. Да зла не держи, я что, я приказы других господ теперь сполняю. – И он довольно засмеялся. А дальше шепотом продолжил:
– Ты знаешь, где я живу. Будешь бежать, я «малину»[14] заготовил, никто не найдет. За малые деньги в живых будешь. – Хлопнул меня сильно по спине и пошел к соседям. Ключи получать.
Я чемодан, кстати, приспособил, как немецкий ранец. То есть, веревки, как лямки, и вот пожалте. Тем более, что и чемодан был легкий. Не мог же человек в здравом уме вообразить, что уходит из родного дома вот так, за здорово живешь. И навсегда. Нет, этого вообразить было невозможно.
А на улочке нашей настала вдруг тишина. Давящая. И запах какой-то необычный. Даже описать его трудно. Нет, это не запах старых вещей, узлов и баулов. Не запах пота от трудных сборов. Нет и нет. Уже совсем позже я понял, что это за запах – так пахнет беда.
* * *
Вот я и в гетто. В скотопрогонных переулках, раньше в этих домиках и бараках жила вся беднота местечка, кормясь со скотобоен. Там же обитали и дружные стаи собак. Теперь в этом, огороженном наскоро колючей проволокой, квартале домов, домиков и бараков, собак не было. Стояла неестественная тишина и шарканье ног по булыжнику.
Как все изменилось буквально в считанные дни. В смысле – как переменился человек. Куда делись громкие споры, шумные посиделки, крикливые торговки, бесконечные ссоры детей да плачь младенцев. Тишина!
На перекрестках стояли неизвестно откуда приехавшие незнакомцы. Вернее, откуда они приехали, стало даже очень известно: из Литвы, Латвии, Эстонии, Украины. Называли они себя полицаи и могли просто так обыскать. А для чего? Ясно, конечно. Забрать, что блестит, либо деньги. Меня сразу, при входе в гетто, полицаи «оприходовали». То есть, ощупали всего, отобрали злотые, сняли часы и почти оторвали крышку чемодана. Но даже вроде бы и рассердились, увидев, что кроме ношеных кальсон, рубашек второй свежести да деталей для инструмента для работы ничего нет.
– Ты что, жид, совсем идиот, а? – Обратился ко мне, видно, главный. – Жрачку надо сюда нести, а не надфили твои да лобзики. Мастеровой, твою… Проваливай, иди в Юденрат, тебя определят с жильем.
Я подхватил чемодан, но до юденрата не дошел. По дороге меня перехватил какой-то юркий и сразу затараторил:
– Вы, я вижу, пан, человек приличный. Да я вашу фабрику хорошо знаю, вот и давайте меняться. Я вам комнатку в подвале, вот, сюда, сюда, здеся. А вы мне ваш дом. Да не стройте из себя удивленного. Вас здесь скоро никого не будет, – сказал он шепотом. – Так что не надейтесь. В смысле – не рассчитывайте. А так хоть немного поживете в условиях. А то увидите, как остальные ютятся, Боже мой, даже смотреть больно, из таких домов и квартир и сюда.
Но я видел, смотреть ему было совсем не больно на беды бедолаг-евреев. Больно ему было смотреть, как мимо него разные богатства утекают этим украинцам, да литвакам, да эстонцам. Им то за что вся эта халява, думал мой собеседник, доставая бланки договоров об обмене.
– Да Бог с ним, с домом. Видно, нужно решать, жить или не жить, вот что, – так подумалось мне, когда я спустился в сырой и темный подвал. И явственно услышал тихий говор крысы: ну вот, принесла нелегкая постояльца. Вот что значит уплотнение по-польски, – и крысы под полом захихикали.
Я бросил чемодан, положил на топчан под голову кальсоны и рубашки, накрылся пиджаком и был таков. В смысле – провалился в тяжелый сон.
Проснулся неожиданно от крика:
– Лос! Лос, пан еврей. Быстро на соборную площадь. Скорей, a-то пиф-паф – и солдат добродушно засмеялся. Он был, судя по форме, армейский, и пока не хлебнул войны. Еще находился в эйфории оккупации, когда паненки лукаво поглядывали, а паны вежливо приподнимали шляпы и картузы.
Что делать, не рассуждать же. Я схватил чемодан, вытер лицо какой-то тряпкой и пошел за солдатом. Воды в доме не было. И туалеты не работали. Вы можете себе представить, что это такое. Нет, я уверен – не можете. В этом нужно оказаться. Вот так все мы, евреи местечка, оказались в этом самом.
Я как-то сразу понял, что такое гетто. Это – жизнь без правил, без веры, без совести. Вернее, просто каждый отвечает перед своей совестью.
Вокруг – давящая тишина, шарканье ног, воздух без ветерка, серые облака. Я впервые увидел лежащих на тротуарах мертвых. В основном пожилые люди. Меня зашатало, но солдат-немец помог. Дал мне в спину прикладом легонько и проворчал: – Вэг, вэг.
Да, все мертвые. Я увидел, что у мертвых – рты открыты. Будто кричат о помощи. Но кричат совершенно беззвучно.
Вот, значит, какое оно, наше гетто. В котором мы жили тысячи лет. Верно, в генной памяти все сохранилось, так что сейчас иду к соборной площади, а мне казалось, что я все ЭТО уже знаю.
Знаю, что не осталось жизни, если не будешь быстро соображать и бороться. За что бороться? Да за жизнь. Нельзя вот так, безропотно отдавать ее идущему сзади довольному немецкому солдату.
И хоть остался мне только окрик и приказ немца, либо полицая литовского, украинского, польского, понял я сразу, что хоть кругом колючка[15] – это против меня – но нужно, необходимо выстоять – и бежать.
Вот так мелькали обрывки мыслей, а впереди был гул какой-то, приглушенный, но гул.
– Что это? – Спросил я идущего рядом.
– Да Соборная площадь. Щас будуть судьбу нашу вершить небожители. То есть, герман будет определять, кого в ров сразу, а кого – чуть погодя, – так вот равнодушно и отрешенно сказал мне рядом идущий, заросший седой щетиной, пожилой дядька. Мастеровой, еврей, ибо других жителей в гетто я вроде и не чувствовал.
Как подходили ближе к Соборной, явственно послышались крики – команды:
– Паны жиды. Не толпитесь,
