Такси за линию фронта - Станислав Кочетков
— Проверим!
— А уровень воды над дамбой поднялся, но несильно. Там можно проехать, Эмир, точно! Не выше берцев на дамбе в декабре было!
— Так это в декабре, а сейчас уже март! Да и кто поедет, и на чем?
— Да я и поеду, деда Вася всем нам не чужой! А на чем? Да на «Панде»! И мелкий, в камышах легко спрятать, и низкий, почти совсем не видно, и старый, если что, его уже и не жалко.
Долго я тогда Эмира уговаривал, но уболтал. Да, проверили, разведка сходила: проходимо, с той стороны блокпост укропы не убрали, но перенесли метров за семьсот, на горку. Там у них полуцирком и укрепления, и огневые точки, и, говорят, баня с душем. И службу несли… Ну, «какая страна, такие и теракты», не говоря про службу. Поехал.
Ох, намучился: и дорога, и трафик, и блокпосты… Пока доехал, пока в темноте по болоту по вешкам ночью, пару раз чуть не утопил «Сеата», но к рассвету в камыши уже на той стороне воткнул, капотом в нашу сторону развернул и даже крышку багажника открыл, задние сидушки сложил, сижу, мерзну, в полной готовности. Мне тут, если по-хорошему, до ночи ждать, хотя… Если будет дождь, я все-таки рискну днем уйти.
Только-только рассвело, слышу — рев моторов и стрельба. Заполошная такая, неприцельная, очереди на полрожка, и все это в мою сторону сдвигается. Ни фига себе «тихая доставка»! Нет, не дай бог, чтоб в нашем незаметном и скрытном деле такие накладки случались, явный прокол и непрофессионализм!
А, нет, вроде бы мимо пронеслись. Вон, фашики на укрепе на горке машины снаряжают и куда-то налево, за перегиб, сразу три автомобиля… Нет, опять ко мне, да по берегу, вдоль камышей ломятся. Осторожно подбираюсь к краю камышей — а тут на тебе! Темно-бордовый с желтыми полосками поперек кузова, как красный тигр, универсал «мицубиши эволюшен» — тот же «лансер», но с полным приводом — на широченной резине, с очень низкой губой бампера, несется, и этой губой, как ножом экскаватора, воду с грязью волной перед собой плещет! Причем реально несется, скорость больше шестидесяти по полному бездорожью, вон, уже от мотора пар! Батюшки-светы, это ж провал!
А «мицык» как знал, где я ухоронку для «Панды» устрою. Не доезжая, открыл заднюю дверь, резкий поворот влево вверх, и скатывается открытым багажником прямиком к тому месту, где за камышами откинутая крышка «Сеата». И через салон японца такой отборный мат знакомым голосом: мол, чего ты время тянешь, бегом давай!
Тут и я с ухоронки маскировочные копны камыша скидываю — и к «мицыку» бегом. А оттуда выскакивает и тело спящего деда Васи тянет — смотрю, узнаю и не узнаю: глаза желтые, нос горбатый, волосы коротко стриженные потемнели от пота… Павка?!
— Павка, ты? — а сам подхватываю деда Васю с другой стороны.
А он тянет и смотрит на меня, как будто в ступоре: лицо злое, а глаза такие виноватые, такие извиняющиеся…
— В-вы… ты — Волька?
— Я, Павка! Да, я — Волька!
— Значит, Волька…
Мы втягиваем, почти вбрасываем деда Васю в «Панду», и Павка мигом оказывается у открытой двери «мицубиши».
— Заднюю мне закрой… те!
Я мигом захлопываю заднюю крышку «мицыка» и обалдеваю от такой наглости: на все заднее стекло наклейка — Красная Звезда, а по лучам буквы РСФСР. Вот почему укропы так яростно за ним гонялись!
И, уже с пробуксовкой трогаясь с места, в незакрытую дверь Павка мне прокричал:
— Мой позывной — Корчагин!
И с диким ревом понесся вверх по склону, прямо на фашистские позиции. Те челюсти отвесили и даже стрелять не начали: «мицубиши эволюшен» просто с разгону перепрыгнул бетонный укропский дот. Перепрыгнул и скрылся где-то на той стороне. А внизу только-только показались догоняющие и стреляющие, и, конечно, ни одной их машине такая эквилибристика просто недоступна.
А я опять стоял, хлопал глазами, подбирал с земли челюсть и вообще пытался собрать себя в кучу: что говорить, наверное, я и вправду старпер! Потом я тщательно и бережно устраивал деда Васю в «Сеате»: мол, еще неизвестно, когда поедем, но если поедем, то важно не растрясти. А догоняющие все ехали и ехали мимо камышей под звуки выстрелов откуда-то из-за вражеского укрепа, абсолютно не обращая внимания на мое внутри-болотное существование.
А потом, когда на этой стороне ниже дотов оставались уже только легкобронированные колесные, вдруг опять накатила частая истеричная стрельба, и все тот же бордово-желтый «мицык эво», уже с пробитыми стеклами и дымом из-под кормы, опять перепрыгнул укропский дот и на полном ходу воткнулся в броневичок-хамви с минометом и во все стороны торчащими антеннами.
И грянул взрыв. Очень громкий. И отозвался на небе громом. И вслед за этим взрывом хлынула с небес гроза. Жуткая, проливная, непрозрачная. И в этой грозе, не видя сквозь струи воды дальше чем на два-три метра, я деда Васю тогда оттуда и вывез…
* * *
Синай и деда Вася истово молились у икон, стоя на коленях; Эмир расставлял кучу свечей во здравие живых своих бойцов, но еще больше — за упокой душ павших. Я уже успел поставить свечи, которые хотел, и теперь с одной, самой большой и толстой, беспомощно оглядывался в полусумраке храма.
— Волька, ты икону ищешь? Какую?
— Петра и Павла. Или просто Павла.
— За упокой? Павке?
— Не знаю, Эмир. Укропы, судя по перехвату, тела так и не нашли. Да и… Ты знаешь, что он мне сказал? Последнее, что он мне сказал?
— Я помню, Волька. Ты говорил.
— Вот-вот! Но знать бы, где поставить свечку именно Павке Корчагину…
4. Археология
Привет, внучок! Чего, не спится? Ты бы в проходе не стоял, качает… Да, я слышу, что где-то движок ревет в комчас, скорей всего — полиция или ДПС, давай-ка мы сюда, направо свернем, на заправке спрячемся…
Вот, встали. Сейчас дядя Вова Удав отсюда в салон слиняет — слиняет, я сказал! — а мы креслица, водительское и пассажирское, друг к другу развернем, спинки опустим, сделаем вид, что оно давно так, вот тут ты и сядешь. Садись!
Почему у дяди Вовы позывной Удав? Да, понимаешь, фамилия у него
