Такси за линию фронта - Станислав Кочетков
Оказалось, что я тогда «только-только успел», потому что «еще пять минут, и от потери крови». Оказалось, что «а если бы остался там, то ногу бы не сберегли», но главные запасы крови были в Донецке, поэтому он уже на следующий день оказался там, и один из докторов НИИ травмы буквально из ничего, из осколков от обломков, собрал ему новые кости. И теперь разве что на погоду колено плохо гнется, а в остальном…
Оказалось, что ему ногу раздробило еще на старом блокпосту, а потому бой за новый, только строящийся блокпост — как в тумане, но вот лицо мое, когда я багажник закрывал, — да!
И я напомнил про гранату. И под радостный хохот мне было вручено то самое кольцо — «только на третий день с пальца сняли, вообще думали, что срезать придется», — которое я после той поездочки тоже дней пять искал по всему салону. А в придачу к кольцу — раскладной нож, вроде как обычный перочинник, со стилизацией под Китай или зэковскую работу. Только лезвие у «раскладушки» из очень хорошей стали. И «колечко» как стопор, мешающий дешевому китайскому механизму самораскрываться.
Я это кольцо при первой же возможности отдал пулеметчику Пятому, уже через Муху. У них своя иерархия, и Пятый теперь в немаленьких должностях, но под командованием Мухи. Пятый, как говорят, сделал из колечка медальон, который на цепочке носит. Вспоминает часто и само кольцо, историю с ним, и ту РГДшку, которую замотал изолентой. А потом — уже зимой четырнадцатого-пятнадцатого — она пошла в «стаканную растяжку» на задних подступах к располаге и спасла жизнь и Пятого, и всех его бойцов. Забрав в закрытом помещении жизни ДРГ врага.
Следующей встретил я сакартвело. И было это в Крыму, году, кажется, в восемнадцатом. Мы с женой отдыхали, отпуск у нас был. И поехали на модный тогда пляж севастопольский, на «Омегу». И именно там к нам подошла супружеская пара — та самая пассажирка и ее муж. Нет, не тот, которому тогда на шею бросилась, много моложе, и ее моложе, и спортивнее.
Зовут даму Елизаветой. И волосы у нее естественно рыжие, не крашеные. Происхождением она из Керчи, но живет в Севастополе. Известная джазовая певица, выступает в элитных заведениях, график плотный, расписан на полгода вперед. Муж ее тоже музыкант, саксофонист, и здорово комплексует оттого, что на фоне жены все их индивидуальные таланты теряются. А без жены чистой музыкой, конечно, тоже можно заниматься, но и доход, и известность, увы, далеко не те.
Я тогда спросил ее: почему я? Почему ко мне так часто?.. И получил в ответ: клиент банка с хорошей финансово-кредитной историей и долгим опытом безаварийной езды. К тому же через ленточку регулярно.
Мы с женой были приглашены и на обед, и на послеобеденный коктейль в двухъярусную квартиру на Адмирала Юмашева, и на вечерний концерт в клубе, и даже со сцены Елизавета благодарила за жизненные уроки. А в разговоре двое на двое сказала жене открытым текстом: за те самые «двести гривень каждое слово», за то, как важно в этой жизни не вовремя не открывать рта. Ну и за жизнь со здоровьем в ту поездочку, естественно…
Последними я встретил тех двоих, старика и его дочку.
Зима двадцать первого, день рождения покойной матушки. Еще мороз, хотя уже и сыплет снег. И в рабочий день я не на работе, так сложилось. Заскакиваю на рынок, покупаю две гвоздики, беру кулек каких-то карамелек, пачку печенья. И еду на кладбище.
В одиннадцать утра на кладбище я оказался вообще в одиночестве. Нет, где-то слышались вздохи оркестра, кого-то хоронили, где-то, наверняка, были и другие посетители, просто не так многолюдно, как обычно. Запарковался на боковом въезде, достал цветы, добрался до родимых могилок.
Смахнул снег, положил цветы, разложил конфеты с печеньем. Конечно же, съел и сам — символический ритуал погребальной тризны. Собрал остатки печенья и карамели, иду обратно, рассматривая могилы, ищу посетителей или бомжей, раздать конфеты. И натыкаюсь взглядом на свежепоставленный обелиск.
Памятник — мраморный, один на две могилы. Старик, Павел Семенович — декабря четырнадцатого. Декабря, значит, тогда еще пожил, хоть чуть-чуть, может, даже из госпиталя выписался. А дочка его, Эльвира Павловна, лейтенант МЧС, двухтысячного года рождения, — в девятнадцатом. То есть было ей в четырнадцатом всего четырнадцать. И нужно было еще пять лет воевать и учиться, становиться лейтенантом МЧС, чтобы в девятнадцатом погибнуть. Чтоб только зимой двадцатого — двадцать первого кто-то поставил стелу черного мрамора.
Кто? Муж? Брат? Мать безутешная? Родня? Сослуживцы? — я не знаю. Просто они два года лежали рядом с моей родней, и сколько раз за это время я мимо ходил… А правда, сколько?
Да не меньше четырех раз в год, на день рождения да день смерти и папы, и мамы, а потом еще на Пасху, на Покрова…
В общем и целом, оставил на их могиле я остатки от тризны своей. Даже если никаких бомжей или посетителей не встретил, пусть и их помянут добрым словом те, кто конфеты и печенье на кладбищах собирает.
Мы ведь и вправду, даже проносясь мимо событий испанским галеоном, как тот самый легендарный Ной, каждый день своей жизни собираем «всякой твари по паре». Собираем вокруг себя, чтобы помочь или получить помощь. Чтобы научить или научиться. И никаких случайных встреч, случайных людей нет и быть не может — каждый может или научить, или научиться, или помочь, или получить помощь.
Трудно это? А кто его знает, уже привычно!
И только потом, вспоминая или встречая прошлых «попутчиков жизни», вдруг задумаешься и поймешь — а ведь могло бы быть гораздо хуже, страшнее, кошмарнее!
Но ведь не стало? А что теперь зря языком молоть, если и тогда не вопил. Ведь у тебя машинка маленькая, куда там океанскому лайнеру Ноя, в нем много больше попутчиков поместилось, а потом многократно хуже приходилось! Ан нет, «Ной не ныл, и ты не ной, ведь и ты не Ной».
3. Корчагин
Мы вчетвером ржали, как целый конный эскадрон. Ну подумайте сами! День такой яркий, солнечный, и пацаненок, чернявый, толстенький, лет десяти на новом велосипедике нарезает круги вокруг ДПСника. А тот, гад, так увлеченно болтает — ни документы на блокпосту не проверяет, ни на пацана внимания не обращает! Обидно, да? Вот пацаненок
