Ужасы жизни - Маша Гаврилова
Яна начала встречаться с Женей, когда пришла на свою первую серьезную работу. Я в то время начинала учиться в университете. Тогда мы познакомились, и наша дружба стала спасительной для обеих сторон. Яне было важно делиться со мной всеми эмоциями, потому что на работе отношения приходилось скрывать. Не думаю, что я тогда особенно поддерживала ее. Скорее Яне нужна была благодарная слушательница. А мне как раз нечего было сказать – не жаловаться же отличнице Яне на неудачи в учебе.
Моя учеба с самого начала стала большой проблемой. Это Яна была талантливой, усидчивой и работящей. То есть идеальной. А я была самой обычной, но неглупой. Мне не было понятно, как мы смогли подружиться. Наверное, Яна стала моей последней надеждой на общность. С однокурсниками у меня ничего не вышло. Они были пугающе адаптивными. Университет для них был местом обычным, даже нормальным. Для меня университет был ужасом жизни.
Я не понимала правил и все время проваливалась. Что-то было со мной не в порядке, но никто не объяснял, что именно. А я бы с радостью послушала. Я могла разговаривать с однокурсниками, но не дружить. Я могла ходить на занятия, но не могла чувствовать ничего, кроме скуки и непонимания. Всего остального я не могла. Все вокруг твердили, что важно получить высшее образование. Наверное, нужно было купить диплом в переходе.
Первый год я закончила с грехом пополам, оставалось еще три. Продолжать мне не хотелось. Я много пропускала и каждый день думала только о том, как бы поскорее разделаться с высшим образованием. Но и вылететь не хотелось. Я просыпалась с мыслью: меня отчислят и я окажусь на обочине жизни. Что делать, когда ничего не умеешь делать?
Яна стала отдушиной: она для меня существовала отдельно от ужаса высшего образования. Ее я понимала, рядом с ней я могла стоять и чувствовать себя нормальной. Рядом с ней можно было говорить обо всем, кроме моих академических провалов.
Мы ушли с набережной в переулки. Яна давилась чувством вины от того, что не могла говорить ни о чем другом. На самом деле могла. Она запнулась в очередной раз о бетонный разделитель дороги и сказала, что это странно быть такой неустойчивой. Я неуверенно улыбнулась. Яна и в Москве плохо держалась на ногах и всё время в меня врезалась, когда мы гуляли. Я сказала утешительно:
– Это потому что мы всё время поднимаемся или спускаемся.
Надо было поддержать местный бизнес и мы зашли в магазин с дизайнерской одеждой. Магазин был модным, цены – высокими. Яне быстро стало скучно и душно из-за маски, и она как зашла, так и вышла. Правда, на улице тоже надо было быть в маске, но там Яна могла натянуть ее на подбородок. Я осталась в магазинчике и засмотрелась на синий свитер. В русском языке за синим цветом не закрепился образ печали, в английском – вполне. Я носила в основном черные и темно-синие вещи, чтобы соответствовать обеим языковым традициям. Яна стремительно зашла обратно в магазин и прервала мои мысли.
Истерически-высоким голосом она сказала, что видела Женю, и дернула за локоть, будто пыталась за меня ухватиться. Не то чтобы встреча с Женей была невозможной, скорее маловероятной. Яна была встревожена, пришлось оставить несчастный свитер. Всё равно он был недостаточно синим. Мы вышли из магазина, и Яна стала показывать, куда пошла Женя. Конечно же, мы пошли туда же и оказались в темном переулке, где никого не было, зато пахло мочой и сгнившими фруктами. Переулок заканчивался тупиком. Яна остановилась, достала телефон и стала искать, где мы. Яна всегда занималась ориентацией в пространстве. Я тем временем стояла и смотрела по сторонам. У маленького магазинчика с погасшей витриной сидела рыженькая кошка, она меня заинтересовала и я подошла ближе.
Когда я протянула руку, чтобы коснуться ее, кошка вскочила и побежала к стене, которая образовывала тупик. Я пошла за ней. На стене было что-то изображено. Кошка потерлась о мою ногу и замурчала. Кошка-хорошка. Я позвала Яну и подошла к рисунку. На нем были нарисованы женские ноги в красных уродливых туфлях. Ноги были красивые. Яна подошла и увидела рисунок:
– Ах, как хочется полежать на женских коленях!
– Понимаю. Чувствую то же самое.
Мы стояли и смотрели на женские колени с легкой тоской. Я включила фонарик на айфоне, чтобы лучше рассмотреть изображение. Яна сфотографировала его со вспышкой. Колени были как настоящие. Вдруг левое колено согнулось. Потом согнулось правое. Они и были настоящими, только в два раза больше обычных. Я закричала, Яна побежала. Я побежала следом за Яной. Колени побежали за нами. Я слышала, как стучат каблуки по плитке, и чувствовала, как содрогается земля. Рядом с нами, чуть впереди, трусила кошка-хорошка. У нее была довольная морда, как будто такая пробежка – приятная стамбульская рутина.
Мы добежали до светлой улицы, и я остановила Яну, потому что задыхалась. Коленей не было. Мы постояли минутку, отряхнулись. Я, игнорируя заведенный порядок, схватила Яну за рукав и повела очень уверенно на улицу с разной едой. Прийти в себя я смогла, только когда мы уселись в ресторане с ливанской кухней. Нам принесли много вкусной еды. Мы молча жевали.
Я не выдержала первая и спросила:
– Может, нам померещились колени? Ну это же совсем никуда!
– Нет! Они ударили меня вообще-то.
Яна показала локоть с синяком.
– Может, это ты сама, когда споткнулась?
Яна посмотрела гневно. Я не стала напоминать, что она видела Женю около дизайнерского магазина, а я нет. Мы не поссорились – мы уже давно не ссорились из-за таких мелочей, как газлайтинг.
После ресторана мы пошли домой, никаких коленей и мистических кошек не встретили, разговаривали о красоте Стамбула и планах на завтрашний день. Мыслями я оставалась около коленей. Хотелось понять, что с нами случилось, что мы натворили. Дома стало совсем не по себе: непонятно, что было хуже в этой ситуации – совместная галлюцинация или настоящие опасные женские колени. Я нервничала. Если бы я дружила не с Яной, а с кем-то другим, я бы, может, попросила меня обнять. Но Яна могла обнять только своими речами. Поэтому я сказала:
– Расскажи мне про вулканы.
Яна была гидрологом и работала в месте, связанном с очистительными сооружениями. Но ей всегда было всего мало, поэтому не так давно она нашла себе новый интерес – вулканологию. Вулканы они с коллегами любили обсуждать около кулера. Женя смеялась – работники гидростанции интересуются конфликтной стихией. Этот интерес пришелся по вкусу и мне. Я тоже увлеклась вулканами и всегда просила рассказать о них. Яна никогда не отказывала, вот и сейчас она начала:
– Вулканы бывают действующими, спящими и потухшими. У действующих магма выходит наружу. Магма – это жидкая внутренность вулкана, а лава – то, что оказывается на поверхности и стекает вниз. Лава – это магма, потерявшая летучие соединения. И всё это сопровождается пеплом и взрывами. Это извержение.
– У спящих вулканов магма бурлит внутри, а у потухших, как считается, магма окончательно застыла. Потухшими считаются вулканы, которые не активны несколько тысячелетий. Но я читала, как один потухший вулкан взял и устроил извержение. Так что деление на спящие и потухшие очень условное.
Яна всегда рассказывала с начала, чтобы мне не было сложно.
– Вулканы не так уж безобидны. Семьдесят тысяч лет назад случилось извержение, которое погрузило в пепел весь мир. Многие биологические виды тогда пострадали, наши предки вообще едва выжили. Представь, каким мощным был тот вулкан! Такие вулканы называют супервулканами.
Это была моя любимая часть. Я знала, что такое извержение обязательно случится. Оно часто снилось мне как напоминание: скоро станет еще хуже. Дома я хранила тревожный рюкзачок – вещи, необходимые для выживания. А перед
