Ужасы жизни - Маша Гаврилова

стремительно налила туда воды, но часть праха вылетела в воздух. Очевидно, ему не понравилось такое отношение. Прах бесшумно возмутился, и ненамоченные частицы злобно засыпались мне в глаза. Вся комната стала пыльной, прах соединился со всеми мелкими частицами мусора, еды, крошек, ногтей и кусочков отслоившейся кожи. Прах путал меня в слоях мелких частиц, и я, чтобы спастись, схватила собранный чемодан и уехала в Таллинн. Таллинн мне ничем не запомнился, хотя все говорят, что Эстония очень красивая страна. Таллинн мне запомнился только одним: вместо кофе я пила прах, вместо шоколадной посыпки вся моя еда была посыпана прахом, а вместо шампуня я посыпала голову пеплом. Подруга из Петербурга не приехала, от этого Таллинн казался еще менее запоминающимся. Через два дня я вернулась домой, и в моей комнате был только неподвижный мусор. Прах не появлялся в самолете, и я поверила, что он наконец отвязался от меня. Я сделала уборку и приготовилась к новой жизни без праха. И вот тут он стал ломать мою жизнь.

Это был настоящий сталкинг. Он преследовал меня везде, он пачкал меня и мою жизнь, он был грязью. Я поливала его святой водой, я ходила на кладбище, я ходила в крематорий. Никаких признаков исчезновения праха не наблюдалось. Он лежал на всех моих вещах, я расчесывала волосы прахом и всем казалось, что я поседела. Моя одежда тоже поседела: всё черное стало пыльным, всё белое стало грязным, а цветное я не носила. Я боялась звонить маме и лучшим подругам, чтобы прах не узнал о них и не сделал им больно. Я боялась трогать свои лучшие и любимые вещи, поэтому носить приходилось одно и то же, с испорченным пришлось смириться. Но прах прокрался в книжные страницы и стал менять буквы местами, книги рассыпались у меня в руках, и я не выдержала и подожгла их. Моя квартира горела, я кричала, соседи вызвали скорую и полицию. Прах парил рядом, и я чувствовала ненависть к нему от меня.

Спустя несколько дней после пожара я поняла, что так больше жить нельзя. Пора было перестать злиться на прах и вступить с ним в коммуникацию. Я спросила прах: «Прах, какова твоя глубинная мотивация?» Прах не мог мне ничего сказать, поэтому сложился в слова, и я поняла всё, что нужно было сделать. Я встала со стула, вышла из дома и купила в магазине «54-я параллель» дыню. Взяла дыню, разрезала ее, и прах сам залетел внутрь. Пришло время прощаться навсегда: до свидания, прах. Я печально соединила две половинки дыни, чтобы праху было хорошо внутри. Дальше вообще не было понятно, что должно произойти. Я решила позвонить Даше в парк и получить совет, как поступить достойно, но тут дыня вылетела из моих рук, ударила меня по голове, и я умерла. Даша пришла из парка и съела дыню. И как же хорошо ей стало от такой спелой дыньки.

Кошки-хорошки

1.

Мы приехали в Стамбул ранним вечером. Было наполовину темно, вкусно пахло, везде были рекламные вывески – таких вывесок в Москве нет. Я смешила подругу Яну тем, что называла Стамбул котлованом культур – это я прочитала в одном из туристических гидов. Возможно, на самом деле в том тексте он назывался культурный котел. Культурный котел начался, когда наш таксист сказал, что он курд. Нас это очень впечатлило. Таксист хотел общаться, я это чувствовала, но плохо знал английский. Яна тоже плохо знала английский. Я подумала, что лучшим решением будет помолчать, и мы все трое молчали. Было очень красиво смотреть и видеть природу Турции.

Таксист не довез нас до дома, а бросил где-то рядом, но я всё равно поставила ему пять звезд – я всегда ставлю таксистам пять звезд или не ставлю ничего, этому меня научила Яна. Яна научила меня многим вещам: уважать таксистов, не раздражаться на незнакомцев и думать перед тем, как говорить. И отучила тоже от многого: от самоуверенности и категоричности. Яна, в общем-то, была жизнеобразующим человеком в моей жизни.

Мы заселились в квартиру около площади Таксим, то есть в самом центре. Нельзя, конечно, сказать, что у Стамбула вообще есть центр. Центр Стамбула – пролив Босфор, а суша его окаймляет. Стамбул делится на три стороны: европейскую, азиатскую и константинопольскую. Поэтому точнее будет сказать, что мы жили в центре одной из суш. По крайней мере, так казалось при первом взгляде на карту.

Яна бросила сумку в угол комнаты, кинула в другой угол свитер – такие у нее бытовые привычки. Она предложила пойти гулять без карты, куда сердце поведет. Она называла это «шляться». Я не умела, как она, жить с одеждой в чемодане, зато тоже умела разбрасывать вещи. Спустя полчаса мы основательно захламили квартиру и вышли на улицу.

Было немного обидно, что уже темно и плохо видно городские красоты. В Стамбуле я мечтала побывать уже много лет. Я выучила главные достопримечательности, выучила историю, выучила современность и посмотрела несколько турецких сериалов. Единственным, чего я не знала совсем, был турецкий язык. Еще я плохо ориентировалась в городе, и для спонтанных прогулок это было вообще не очень. Вся надежда была на урбанистические интуиции Яны.

Мы пошли куда-то вперед. Везде были кошки, корм для кошек, плошки с водой для кошек, домики для кошек. О кошках я была заранее предупреждена. Яна была шокирована. Кошки были потрепанные, грязненькие и дерзкие. Дерзким был и транспорт. Из-за узких улиц нам и другим пешеходам всё время приходилось прислоняться к стеночке. Я быстро адаптировалась к таким условиям выживания, а Яна была рохлей, так что я каждый раз вытаскивала ее из-под машин.

Мы шли и шли, а улицы не становились шире или ориентированнее на пешеходов. Яна спотыкалась на каждом шагу, но взять ее за руку или под руку было нельзя – мы не прикасались друг к другу без необходимости, такими были наши отношения. Стабильная дистанция всегда присутствовала в нашей дружбе. Сначала мне это было непривычно и некомфортно, а потом стало нравиться настолько, что и в других дружбах я тоже начала практиковать атактильность.

Мы вышли на набережную и услышали азан. Азан – это призыв к молитве (намазу) в исламе, его поют пять раз в день. Яна сказала:

– Хочется плакать от такой красоты!

Мне не хотелось, хоть и было красиво.

Яна сказала:

– Хочется, чтобы кто-то спела азан тихо на ушко.

Начинался обычный вечер Яны. Три месяца назад, то есть в августе, у Яны закончились первые в жизни отношения. Она встречалась со своей начальницей, но никто, кроме меня и, возможно, каких-то друзей начальницы, не знал об этом. Некоторые коллеги слегка догадывались, но слишком любили начальницу, чтобы подозревать ее в таком. Казалось, что у Яны с Женей близкая дружба и профессиональный интерес. Это было неудивительно: они обе любили работу больше, чем всё другое. Когда они расстались, Яна потеряла работу, которую обожала. Она ушла сама, потому что слишком больно было видеть Женю. Потом она нашла другую работу и продолжила карьерные успехи. Яна была умницей.

Однажды, когда они даже еще не встречались, Женя спела ей азан на ушко. А потом еще раз. И еще раз. Так пела ей Женя азан все те четыре года, что они были вместе. Уже три месяца Яна не может говорить ни о чем другом. Уже три месяца Яна обвиняет себя во всех бедах. Я говорю ей:

– Женщина в беде – это Женя, а ты ни в чем не виновата.

Яна кивает. Она неспособна услышать меня. Женя даже не в беде, Женя сама беда. Я бы хотела ударить ее, хотела бы сделать ей большое зло, хотела бы, чтобы она умерла и перестала мучать Яну.