Фолкнер - Мэри Уолстонкрафт Шелли
Мысль о желанном жестоком триумфе придала стеклянный блеск глазам сэра Бойвилла, и губы его скривились в презрительной усмешке.
— Коронера вызвали в Рейвенгласс, — добавил он, — там соберется суд. Мы поедем туда и дадим показания. Не станем ни лгать, ни искажать факты; скажем, кто указал нам местонахождение тайной могилы твоей матери, а присяжные пусть решают, лежит ли грех убийства на душе того, кто, по его собственному признанию, похоронил ее там.
Глава XXXVI
Сэр Бойвилл пришпорил коня, и Невилл последовал за ним. В нем по-прежнему оставалось много от того мальчика, которого в детстве деспотизм отца почти довел до безумия. Его свободная и восприимчивая душа противилась произвольным приказам и чужому эгоизму. Его раненое больное сердце вспомнило об Элизабет и представило ее муки. Жестокая и низкая месть отца вызывала в нем отвращение. Он видел Фолкнера, и благородное величие его черт, хоть и слегка померкшее с годами, убедило его в правдивости этой печальной повести; Невилл не питал к нему того же презрения, что сэр Бойвилл, для которого Фолкнер являлся лишь призраком его воображения; он никогда его не видел и не знал. К тому же Фолкнер любил его мать; больше того — она сама по-сестрински любила его, и, как бы порочно и жестоко ни отблагодарил он ее за доброту, любовь Алитеи делала его неприкосновенным в глазах Джерарда.
В противоположность этим кротким чувствам в нем бушевала ярость оттого, что Элизабет — его дитя, что из-за Фолкнера между ним и его подругой сердца — ангелом, с чьим появлением в его душе впервые воцарился покой, — выросла стена. Внутри развернулась жестокая борьба: он не мог отказаться свидетельствовать на процессе, который уже начался; его мотивы могли истолковать неверно, он мог навредить памяти матери. В конце концов эта мысль победила; он должен был сделать все возможное, чтобы оправдать Алитею; об остальном же пусть позаботится таинственная рука Провидения.
Он прибыл в убогий городишко Рейвенгласс, где собрались чиновники; пока готовились к предварительному слушанию, к нему подошел адвокат сэра Бойвилла и попросил рассказать все, что он знал, чтобы с учетом своих юридических знаний подсказать, как сделать показания краткими и убедительными. Невилл поведал свою историю простыми словами, стараясь по возможности ограничиваться голыми фактами. Адвокат, по-видимому, удивился, услышав новую версию, ведь сэр Бойвилл уверенно обвинял Фолкнера в убийстве.
— Этот Фолкнер, — сказал он, — скрывался тринадцать лет, пока не обнаружили его сообщника Осборна и пока он не узнал, что Джерард вел свое расследование; тогда, испугавшись, что в Америке его история выплывет наружу, он сам признался, приукрасив факты преступления, но все же указав на место захоронения жертвы, что явно подтверждает истинность настоящего обвинения. Не может быть, чтобы все было так, как он описывает, хотя его рассказ очень убедителен. Возможно ли, чтобы женщина столь робкая, как Алитея, бросилась на верную смерть, как он утверждает? Зачем она пыталась пересечь бушующую реку? Пройдя всего полмили, она бы дошла до крестьянского дома, где смогла бы укрыться от преследования. Разве дама, хорошо известная в округе, где все относились к ней по-доброму, не отправилась бы в ближайшую деревню вместо того, чтобы лезть в опасную воду? Она боялась даже замочить ноги в ручье; она никогда бы не осмелилась броситься в ревущие волны, грозившие ее поглотить и уничтожить!
Так рассуждал сэр Бойвилл, и, хотя Джерард озадачил адвоката своим заявлением, что верит Фолкнеру, он не мог спорить с утверждением, что суд неизбежен и лучше суда никто не установит истину. Созвали присяжных, и сэр Бойвилл выступил в таком ключе, чтобы настроить их против обвиняемого. Печальная процессия двинулась к могиле бедной Алитеи; вокруг нее уже собралась толпа деревенских жителей, которые не осмеливались прикоснуться к плащу, но таращились на него с любопытством и жалостью. Многие помнили миссис Невилл, и их простецкие восклицания показывали, как они горевали о ней. «Помню, я захворала, — сказала одна старуха, — а она сама дала мне лекарство». «Мой сын Джеймс сгинул в море, — вспомнила другая, — и тогда она пришла, утешила меня и привела с собой юного мастера Джерарда, и плакала, благослови ее Господь! Такая богатая, благородная дама — глянула на меня, увидела, как мне тяжело, и заплакала по бедняжке Джеймсу! И подумать только — остались от нее одни косточки!» «Дорогая моя хозяйка, — причитала еще одна женщина, — никогда и слова грубого мне не сказала; ее стараниями я мужа нашла; будь она жива, я бы горя не знала!»
За плачем последовали проклятия в адрес убийцы. С приездом присяжных по рядам прокатился ропот, толпа отступила, подняли плащ, и присяжные заглянули в яму; череп, оплетенный длинными темными волосами, чей цвет и блеск помнили многие из присутствующих, привлек всеобщее внимание; женщины, увидев его, зарыдали в голос. Осмотрели фрагменты платья, шелкового или муслинового, которые довольно хорошо сохранились, хотя выцвели и пошли пятнами. Еще одно доказательство — среди костей нашли украшения; на руке скелета — обручальное кольцо и еще два; сэр Бойвилл поклялся, что оба принадлежали его жене. Личность усопшей теперь ни у кого не вызывала сомнений; рассматривать кости дольше необходимого казалось святотатством, и каждый видевший их, размышляя о том, как такая красота и совершенство превратились в маленькую груду костей, ненавистных глазу, усвоил проникновенный урок о быстротечности жизни. Плакали даже самые суровые мужчины, и в каждом сердце пылала ненависть к человеку, погубившему несчастную даму.
Через несколько секунд над ямой снова натянули плащ, толпа подступила ближе, а присяжные ушли и возвратились в Рейвенгласс. Показания Невилла были нужны лишь для того, чтобы подтвердить имя и место проживания убийцы;
