Арабская романтическая проза XIX—XX веков - Адиб Исхак
Ты внемлешь певцу или музыканту, и душа твоя пробуждается, чувства в смятении, воображение твое воспламеняется до предела и, кажется, вот-вот вспыхнет ослепительным факелом фантазий, воспоминаний и грез. Ты слушаешь другого и не слышишь ничего, кроме сладостного голоса, красиво сложенных куплетов и нежного напева; удовольствие, которое ты при этом испытываешь, облегчает тебе тяготы и невзгоды жизни. Слушаешь третьего, и тебя одолевает дремота или раздражение.
Ты видишь картину художника или скульптуру ваятеля и испытываешь высокое душевное наслаждение, которое уносит тебя к высотам вдохновения. Ты видишь другую и чувствуешь в душе только слабую, вялую заинтересованность. Видишь третью, и душа твоя остается спокойной и безмолвной, как будто ты ничего и не видел, или же ты с отвращением устремляешься прочь.
Вот народ, один из народов земли, — он работает, трудится, сеет и пожинает самые спелые и вкусные плоды. У него есть зрелая литература, высокоразвитая наука, он ведет цивилизованный образ жизни и стремится к идеалам, еще более высоким и прекрасным, скрытым во мраке неизвестного. А вот другой народ, погруженный в бездеятельность и праздность, склонный к лени и расслабленности, не работающий, не производящий, не приносящий человечеству добра. У него нет ни искусства, ни науки, ни литературы, ни стремлений. Он живет, как стадо овец в поле или стая зверей в горах.
В чем же секрет этого очевидного различия между ними?
Ты скажешь: свобода. Когда художник свободен в своем искусстве, он открывает новые горизонты волшебной красоты и поднимается над другими, над теми, кто не дает своему искусству свободы жизни.
Что ж, хорошо. Однако то, что можно отнести к художнику, нельзя отнести к народу, потому что часто приходится видеть народ живой и деятельный, в жилах которого — бурлящая кровь и воля к жизни, но при этом у него нет свободы, которая соответствовала бы плодам его труда и его жизненной силе.
Итак, подобное объяснение я считаю неверным и полагаю, что действительной причиной этого различия является пробуждение чувств, а не свобода. Потому что свобода художника в его искусстве. Она — следствие духовного бодрствования, его плод. Если в сердце поэта и вообще любого художника чувства не дремлют, он независимо от собственной воли обретает самобытность, позволяющую ему ощущать себя живой, деятельной силой, которая не может подчиниться никакой другой силе и не может не проложить себе свой собственный путь к славе и жизни; он обретает достоинство, которое не растворится в другом и не унизится до уровня подражательности. Поэтому душа поэта становится живым, ярким факелом, разгорающимся в сердце жизни, птицей, поющей в небесах о мыслях и чувствах людей.
Если пробуждаются чувства в душе народа, в его груди оживают, несмотря ни на что, те пылкие страсти и пламенные стремления, которые были скованы в ночи долгих веков. Тогда у него появляется самосознание — сказав «самосознание», мы этим сказали все, — и он ощущает себя частью человеческого общества, долг которого — работа и труд во имя желанного человеческого совершенства, во имя жизненных идеалов, во имя истины, силы, красоты.
Обратившись к истории и фактам, чтобы найти подтверждение сказанному, укажем на аль-Мутанабби{110} — арабского поэта, на Бетховена — немецкого композитора, на Уотса{111} — английского художника, на Микеланджело — итальянского скульптора. У каждого из этих великих людей были современники, выступавшие против них или идущие с ними по одному пути. Однако они выделялись среди современников поразительной гениальностью и снискали бессмертную славу.
Почему же человечество одарило их такой славой, в то время как другие художники и поэты, жившие в ту же эпоху, не удостоились даже десятой ее доли?
Причины этого — в пробуждении духа этих людей, которое было неведомо их современникам. Вечное бодрствование духа, глубокое и возвышенное, оно наполняло их чувством жизни, ощущением своего «я». А тот, кто глубоко чувствует свое «я», уважает себя и возвышается над уровнем обыденности. Тот, кто глубоко чувствует жизнь, не может быть эхом, повторяющим чужой голос, или застоявшейся лужей, поверхность которой отражает чужую тень. Нет, он будет бескрайним морем, шумящим и рокочущим, таящим в своей глубине силу душевного пробуждения, решимость и страсти.
Именно этот вечно бодрствующий дух дал аль-Мутанабби возможность познать законы жизни, установления и обычаи общества, что было недоступно его современникам; этот же дух наделил его живым, гармоничным стилем, исполненным силы и красоты.
Именно эти недремлющие чувства создавали в душе Бетховена поэтическую атмосферу неземных бессмертных мелодий, наполняли его музыку радостью, танцующей в лунном свете, болью страдания в горестной тьме, мечтами, поющими заре светлые гимны, страстями, пылающими огнем ликования и тоски, — всем тем, что есть в этой бушующей жизни, в человеческом сердце.
Это пробуждение чувств помогало Уотсу воплотить смысл жизни, любви, смерти в линиях и красках; из грез, ощущений и мыслей оно создавало для него волшебные картины, какие не могли возникнуть в воображении других.
Эти чувства указали Микеланджело недостатки скульптур его времени — болезненность, бледную, изможденную красоту, которая казалась безобразной, уродливой художнику, наделенному свежестью ощущения и здоровым вкусом. Это побуждало его возродить умирающее искусство, вдохнуть в него душу, чтобы оно смогло отразить величавую красоту силы.
Обратимся к арабской нации. Вчера, когда дух ее не дремал, а чувства были пылкими и кипучими, она вела за собой народы мира, была посланцем цивилизации и света. А потом, когда притупились ее чувства и она перестала осознавать свое «я», ощущать жизнь, она оказалась в хвосте каравана человечества, сонная, пережевывающая мечты прошлого.
И вот сегодня она пытается опять восстать и бодрствовать, потому что душа ее вновь пробуждается.
Существует явление, которое на первый взгляд может показаться странным и вызвать недоумение и споры. Оно заключается в том, что литература и искусство очень часто расцветают во времена революций и переворотов среди разбросанных трупов и потоков крови. Более того, бывает, что литература и искусство в это время становятся прекраснее и ароматнее, глубже раскрывают смысл жизни, чем в дни спокойствия, безмятежности и мира.
Мне это не кажется ни странным, ни удивительным. В этом я вижу логическое следствие состояния духа бунтующей нации, так как революции происходят только тогда, когда сердца полнее чувствуют жизнь, неудовлетворенность
