Арабская романтическая проза XIX—XX веков - Адиб Исхак

Арабская романтическая проза XIX—XX веков

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Джихан покидала дворец, преисполненная досады и гнева. Она не выразила должного почтения перед лицом султана и скомкала весь ритуал прощания. Таким же гневом была в этот день охвачена вся османская столица. В городе неистовствовало пламя религиозного фанатизма, его жар ощущался всюду. И Джихан был по вкусу этот раскаленный воздух — она чувствовала в нем веяние той же бури, что бушевала в ее душе… В следующий миг наваждение охватывало ее и увлекало за облака, в бескрайние высоты свободного духа… Противоречивые чувства разрывали ее душу, исторгая из сердца горькие рыдания; в судорожно вздымающейся груди бушевала жестокая буря».

Эти несколько фраз могут показаться читателю цитатами из Александра Марлинского — столько в них типично романтической бурной страстности. «Истинный романтизм, как понимали его у нас назад тому лет пятнадцать!» — с некоторой иронией писал в 1840 году В. Г. Белинский о литературе подобного рода, уже тогда считая ее устаревшей[1].

Однако известный арабский писатель Амин ар-Рейхани, из повести которого взят приведенный выше отрывок, не был ни предшественником, ни современником А. А. Марлинского: повесть его «Вне стен гарема» написана почти на сто лет позже — в 1917 году! И появление ее — не анахронизм, не литературный курьез, а отражение исторической закономерности.

По оценке К. Маркса, европейский романтизм был первой реакцией на французскую революцию 1789 года[2]. Новейшие литературоведческие исследования показывают, что романтизму свойственна не только антибуржуазная, но и антифеодальная направленность. Так или иначе, основной предпосылкой романтического взгляда на мир явилось осознание неразрешимого трагического противоречия между высоким идеалом и низменной действительностью, в рамках которой этот идеал неосуществим. Отсюда и берет начало характерное для романтизма противопоставление личности обществу, углубление интереса к ее духовному и эмоциональному миру. В противовес буржуазному рационализму в качестве основного пути постижения действительности в романтизме на первый план выдвигается интуиция.

Все это определяет основные черты романтического искусства: повышенную эмоциональность, субъективность в изображении героев и мотивировок их поведения, стремление к максимализму, гиперболизации, контрастам, к описанию ярких чувств и грандиозных страстей, переход от настроений пессимизма и безнадежности к взрыву, к бунту. Здесь заключены и корни поисков мировой гармонии, которые вызывают обостренный интерес к экзотике, к историческому прошлому, тяготение к миру природы, пантеистическое ее восприятие. Конфликт «личность — общество» порождает представление о художнике как о высшем типе человека, абсолютно свободного в своем творчестве, и, как следствие, этой свободы, стилистическое многообразие романтизма, неустойчивость его художественной системы.

Нестереотипно романтическое искусство и в своих национальных вариантах; тут играют роль неодинаковые сроки и условия возникновения романтизма у разных народов, различие литературных традиций, контактов, особенности той или иной национальной эстетики. Поэтому стоит остановиться особо на условиях формирования романтизма в арабской литературе, чтобы уловить его специфику.

Капиталистические отношения в странах Арабского Востока, с XVI века входивших в состав Османской империи, складываются намного позже, чем в Европе, и не синхронно: впереди идут Египет и Сирия[3], раньше других вовлеченные в орбиту политического и экономического влияния Запада. Но и здесь товарно-денежные отношения начинают активизироваться только к середине XIX века, а процесс разложения феодализма, формирования свойственных капиталистическому обществу социальных группировок и буржуазной идеологии падает на вторую половину XIX — начало XX века.

Особенностью перехода арабских стран к капитализму было то, что переход этот проходил в условиях национально-освободительной борьбы как против турецкого ига[4], так и против все усиливающейся экспансии европейских держав, которые стремились превратить арабские страны в свои колонии. Борьба сопровождалась ростом самосознания арабов — прежде всего в Сирии и Египте, где мы наблюдаем в это время своеобразный процесс национального возрождения (ан-нахда), в известной степени подобный национальному возрождению XIX века в странах Центральной и Юго-Восточной Европы.

Основной лозунг ан-нахды — восстановление утерянной славы и былого могущества арабов; главный путь к этому идеологи движения видят в преодолении вековой культурной отсталости народа. Ан-нахда всколыхнула всю духовную жизнь арабского мира. Начинаются усиленные религиозные искания как в мусульманских, так и в христианских кругах, — ведь на Востоке религия до сих пор оказывает очень большое влияние на общественную мысль. Распространяется призыв вернуть религию к первоначальной чистоте, идеальному представлению о равенстве всех перед богом, создать тот или иной вариант религии справедливости, истины и любви. Формируется просветительская идеология, в которой протест против закабаления Арабского Востока сочетается с требованием широкого просвещения масс, а страстный интерес к старинному арабскому наследию — с усвоением достижений европейской цивилизации, науки, литературы. Арабские просветители заимствуют многие идеи своих французских предшественников — идеи, для Европы далеко не новые, а для Арабского Востока вполне соответствующие духу времени.

Однако арабское просветительство складывалось в условиях постоянного общения Востока со странами развитого капитализма. Это давало возможность наблюдать воочию, к чему пришел буржуазный Запад через столетие после французской революции 1789 года и, несомненно, должно было сыграть роль своеобразного катализатора в процессе возникновения арабского романтизма еще в тот период, который принято считать просветительским.

Действительно, в те годы вместе с наивной верой в то, что в странах Запада «господствует демократия и уважается общественное мнение», как писал, например, известнейший ливанский просветитель Джирджи Зейдан (1861—1914), в ряде произведений уже встречается гневное обличение капиталистических порядков.

Но арабские романтики, выступающие против капиталистического образа жизни, зачастую не отказываются от просветительских идеалов: не в них они разочарованы, а в не отвечающей им реальной действительности как на родине, так и за рубежом, и бунтуют они не только против буржуазных порядков и нравов, но и против резко бросающейся в глаза феодальной отсталости. Все творчество арабских писателей-романтиков несет на себе печать этого двойного конфликта.

Таким образом, в арабской литературе, развивающейся в новое время с опозданием и ускоренными темпами, границы между романтизмом и литературой Просвещения выглядят гораздо более зыбкими, чем в европейских литературах. И если современные исследователи западной литературы, стараясь проследить генезис романтизма, находят его корни именно в Просвещении, а в романтическом искусстве обнаруживают черты, от Просвещения унаследованные, то в арабской литературе эта связь обращает на себя внимание еще больше.

Настоящий сборник охватывает приблизительно полувековой период — с 80-х годов прошлого века до 30-х годов века нынешнего. Предлагаемые читателю переводы никогда не публиковались ранее, за исключением нескольких стихотворений в прозе Джебрана и ар-Рейхани и рассказа Мейй «Я и дитя». Попытка же объединить крупнейших арабских романтиков, писавших прозу, в одной книге,