Повести монгольских писателей. Том первый - Цэндийн Дамдинсурэн
— Что ж, давайте приступим, — тихо сказала Сувда и подала знак юноше, сидевшему позади нее.
Тот взял в руки грифельную доску и приготовился записывать женские имена, которые будут называть. Нэргуй взглянула на ламу из монастыря Номто: он сидел рядом с влиятельным князем Гампилом и время от времени поглядывал на девушку, а один раз, наклонившись к князю, что-то прошептал ему так тихо, чтобы никто ничего не мог услышать. Сердце девушки вдруг сжалось от дурного предчувствия, и она поспешила отвернуться. Потом лама, видно, пресытившись едой и питьем, принялся лениво перебирать четки. Иногда он приоткрывал один глаз и недоброжелательно косился в сторону пришельца.
Нэргуй смотрела на Цолмона, а по щекам ее струились слезы. «Ну же, милый Цолмон, угадай мое имя, и мы будем счастливы навек. О боги, шепните моему Цолмону, каким именем нарек меня отец при рождении! Сжальтесь надо мной, о боги!»
Как раз в эту минуту встал красивый юноша, у которого над улыбчивым ртом чернела узкая полоска усов, и громко произнес:
— Девушку зовут Алтаншага?
— Красивое имя, — одобрительно сказал лама, — да не то!
И тут пошло:
— Зансого?..
— Заянэмэх?..
— Энэбиш?..
— Тодгэрэл?..
— Одонцэцэг?..
С каждым новым именем душа у Нэргуй уходила в пятки. Однако лицо ламы оставалось непроницаемым, а отчим Сувды, Шухэр, отвечал вместо него:
— Красивое имя, да не то!..
Тут выступил Цолмон и спросил:
— Имя девушки Мосонболор?..
— Нет! — Лама открыл глаза. — Нет, юноша, ты ошибся.
Цолмон побледнел и, устремив взор прямо перед собой, тихо запел старинную песню:
Если бы только я крылья обрел,
В небо взлетел бы я, словно орел.
Если бы мне подчинялись года,
Вечно бы молод был я тогда!
Начатая вполголоса песня становилась все громче, словно у нее вырастали незримые крылья.
Был бы я сыном могучего льва,
Я за свои постоял бы права,
Я бы поспорил со злою судьбой,
Милую смело увез бы с собой…
Сувда не заметила быстрого взгляда, которым Гампил обменялся с ламой, — песня вызвала у нее воспоминания о собственной молодости. Но едва умолк, оборвавшись на высокой ноте, прекрасный голос юного певца, как князь Гампил громко откашлялся и властным голосом, как подобает знатной особе, размеренно произнес:
— Нам кажется, что высокочтимую девушку, дочь богатой и добродетельной женщины Сувды, зовут, ээ… зовут Цасанчихэр!..
Лама громко ударил в ладоши и посмотрел на Сувду. Кровь отхлынула от ее лица, придав ему восковую бледность.
— Угадал! Угадал! — пронеслось по юрте.
Поздравления и пожелания полились рекой. В общем веселье, к которому, правда, у многих примешивалось чувство зависти и разочарования, никто не заметил, как Цолмон пробрался к дверям, вышел из юрты и исчез. Юноша уже не слышал, как пирующие грянули хвалебную песню в честь жениха-князя, и не видел, как прекрасную Нэргуй проводили в княжеский шатер, где она должна была дожидаться своего суженого.
В летнем шатре князя Гампила слабый свет от лампады отбрасывал на стены колышущиеся тени. Цасанчихэр подошла к лампаде и выплеснула масло. Свет погас. Она взяла седло и уздечку и, стараясь не шуметь, покинула покои, еще не ставшие для нее супружескими. У самой коновязи в темноте она натолкнулась на сторожа — маленького, сухонького, горбатого старичка.
— Кто здесь? — громко спросил он, схватив девушку за руку.
— Это я, — досадливо ответила Цасанчихэр, — не кричи, дедушка, подержи-ка лучше седло.
Освободив руки, она проворно вытащила из волос тяжелые золотые заколки.
— Вот, возьми, дедушка, как плата за жизнь — это еще мало. Я уезжаю из дому навсегда.
— Если так, захвати с собой мой нож. Беглецу часто приходится несладко.
Она сунула нож за пояс, вскочила в седло и с места пустила коня вскачь. Ярко светили звезды, указывая путь беглянке… Но куда направить путь? Не важно куда, лишь бы подальше от дома, от старого князя Гампила, нелюбимого жениха.
* * *
Любовь — словно солнечный луч с небосклона,
Проходит любовь и в закрытое тоно.
Но если любовь потопили в крови,
Приемлет ли сердце останки любви?
ЗАБЛУДИЛАСЬ
Сколько времени прошло после ее бегства из родного дома, Цасанчихэр не знала. Однако, если судить по тому, что конь охотно еще повинуется ей, то ускоряя, то замедляя бег, не так уж много. Хоть девушка и ринулась бесстрашно в ночь навстречу неизвестности, иной раз ей становилось страшно и тоскливо, и она оглядывалась назад, невольно натягивая поводья. Единственная дочь, она росла под крылышком матери, не зная горя, забот и нужды. Что ждало ее теперь?
А куда мог исчезнуть Цолмон? Где его искать? Ночь двигалась навстречу рассвету. С далеких падей потянуло холодом, и Цасанчихэр стала мерзнуть. Хорошо бы обогреться у очага. Но кругом никаких признаков жилья — только глухая степь. «Может быть, вернуться?» — закралась в голову трусливая мысль, но девушка тут же отвергла ее. Вернуться к старому князю, к нелюбимому?.. Ни за что! Ей бы только встретить юношу-певца, ему навеки отдала она свое сердце. Цасанчихэр торопила коня и твердила про себя: она непременно разыщет Цолмона. Но когда взошло солнце и рассеялся туман, уверенность ее поколебалась. Сколь властны свет и тьма над человеческой душой! Цасанчихэр подстегивала коня и скакала все дальше и дальше, так и не зная, куда она едет, где найдет пристанище. Теперь было ясно ей одно — она заблудилась!..
* * *
На смену обидам усталость идет.
Надежда с собой безнадежность ведет.
Сомненье уводит от верных дорог…
Тот беден воистину, кто одинок.
ПОЖАР
Напрасно Цасанчихэр думала, что никто не заметил ее бегства. В ту самую минуту, когда она садилась на коня, старый Нэрэн вышел из большой юрты, чтобы подышать воздухом и насладиться ночной прохладой. Тут он увидел откинутый полог шатра и сразу догадался обо всем. Старец чувствовал себя виноватым перед своей воспитанницей, — ведь он не только не предостерег ее от необдуманных поступков, но и поощрял ее чувство к Цолмону. Старик поспешил вернуться к гостям в большую юрту, но сесть на прежнее место уже было
