Повести монгольских писателей. Том первый - Цэндийн Дамдинсурэн
Но если шутки и говор не смолкают в малой юрте до позднего вечера, то в большой юрте уже царит тишина. Нэргуй свернулась клубочком, закрыла глаза и делает вид, что крепко спит. Сувда лежит, плотно смежив как и дочь, густые ресницы. Она тоже не спит. Мысли ее то и дело возвращаются к дочери. Выросла Нэргуй красивой и умной. И мать сделала все, чтобы девочка научилась книжной премудрости. Не совершила ли она тут ошибку? Сколько раз отчим твердил: «Для мужчины ум — счастье, для женщины — горе». Может быть, он и прав? Что-то уж очень задумчива и серьезна ее Нэргуй!.. Конечно, она — послушная дочь, однако нет-нет и прорвется у нее желание все делать по-своему. А тут еще предстоит выдать девушку замуж за человека, которому суждено угадать ее имя. Правда, лама обещал девушке счастливую судьбу. Может быть, предсказание и сбудется.
Постепенно сон сморил Сувду, дыхание ее стало ровным. Нэргуй осторожно приоткрыла глаза и посмотрела на открытое тоно; в небе зажигались первые звезды. Как сказал тот юноша? «Пусть придет к роднику». Какая самонадеянность! Наверное, он ждал ее, пока не погас закат. Уже поздно. А что, если он до сих пор там? Эта мысль не давала ей покоя.
После некоторого колебания девушка осторожно приподнялась, спустила ноги с постели и долго прислушивалась к спокойному дыханию матери. Убедившись, что та спит, Нэргуй сложила одеяло так, будто под ним и впрямь кто-то лежит, потом надела дэл и выскользнула из юрты. Огромный мохнатый пес лениво поднялся с земли и хотел было зарычать, но, узнав знакомый голос, ласково окликнувший его, снова улегся. Нэргуй побежала по высокой некошеной траве. Ночная роса холодила босые ноги. Возле родника никого не было. Запыхавшись, девушка села у воды и отыскала в небе созвездие Семи Старцев. Оно стояло прямо над головой, и звезды его горели синим огнем. Послышался отдаленный стук копыт. Нэргуй вздрогнула, ей захотелось убежать, спрятаться, но было уже поздно, — из-за холма появился всадник.
— Ты долго меня ждала? — спросил Цолмон, соскакивая с коня.
Девушка отвернулась, в смущении теребя рукав.
— Посмотри же на меня! — настаивал он.
Нэргуй тихо засмеялась и подняла на него большие черные глаза. Они долго глядели друг на друга, ничего не говоря, и счастливая улыбка не сходила с их лиц. Потом Цолмон посмотрел на небо и сказал девушке, что ей пора возвращаться, не то ее могут хватиться.
— Мы скоро увидимся вновь, — пообещал он.
Нэргуй летела домой, словно на крыльях. Цолмон провожал ее взглядом, пока в ночной темноте не растворилась легкая девичья фигурка. Потом он вскочил на коня, стегнул его и скрылся за холмом.
СВАДЕБНОЕ ПИРШЕСТВО
Сувда усердно готовилась к свадьбе. Вскоре по всей округе разнеслись слухи о необычайном пире, на котором будут состязаться женихи, и что счастливым мужем Нэргуй окажется тот, кто волею небес угадает ее настоящее имя. Сколько людей желало попасть на этот пир и попытать счастье! Об этом мечтали и юноши из соседних аилов, и храбрецы из далеких кочевий. Каждый перебирал в памяти десятки прекрасных женских имен, лелея надежду угадать настоящее имя Нэргуй и получить красавицу в жены вместе с богатым приданым. Многие пытались заранее выведать у Сувды имя ее дочери, только ничего из этого у них не получилось.
Гости стали съезжаться заранее. В толпе приезжих вечно толкался отчим Сувды, Шухэр. Ковыляя на кривых ножках в стоптанных сапогах, он ходил от одного гостя к другому и доверительно шептал каждому что-то на ухо. А накануне свадебного пира пожаловали почтенные ламы. Их ждало обильное угощение. До самого утра они провели время за вином да душеспасительными беседами.
И вот наступил тот самый день, которого с надеждой ждала Сувда и которого так боялась ее дочь Нэргуй. Казалось, погода не благоприятствовала пышному празднеству: небо хмурилось, собирался дождь. Но, несмотря на это, задолго до полудня из юрты Сувды вышел юноша-глашатай, поднес к губам рог, повязанный хадаком, и затрубил, приглашая гостей на пиршество. Следуя этому призыву, в большую юрту повалили толпы гостей. А глашатай, одетый в нарядный дэл, в лихо сдвинутой на ухо шапочке, все трубил и трубил.
Пиршество началось не только в большой юрте, но и еще в нескольких юртах, разбитых для такого случая. Столы ломились под тяжестью изысканных яств. В центре каждого стола возвышалось огромное блюдо, на котором было искусно приготовленное седло барашка — излюбленное кушанье монголов; вокруг него теснились тарелки и миски с грудами ароматного и нежного печенья, в жбанах и чашах пенился душистый айрак, томилось сладкое молоко и простокваша.
В большой юрте, справа, сидел старый Нэрэн, погруженный в свои мысли. Задумчивость не оставила его даже тогда, когда, неторопливым движением засучив рукава своего дэла, он осторожно взял большую сандаловую чашу и, согласно обычаю, высоко поднял ее обеими руками. Шум в юрте немедленно стих. Неторопливо полились слова, в которых Нэрэн величал невесту:
Мудрая сутра поведала нам:
Счастье грядущим суля временам,
Наша Нэргуй, родилась ты на свет,
Чтобы страдальцев избавить от бед.
Га́руда{33} словно, ты сердцем чиста,
Землю согрела твоя красота,
Светоч спасительный, в бренную ночь,
Чтобы скитальцам заблудшим помочь.
Добрые ты совершаешь дела!
Сколько ты радости нам принесла!
Нашу печаль ты, Нэргуй, утоли,
Ты — словно соки весенней земли,
Ты — словно воды студеных озер,
Светится вечным терпеньем твой взор.
Нам небеса говорят, не тая:
Будет счастливою доля твоя!
Добрая слава — стремительней рек,
Долгим да будет счастливый твой век!
Закончив величание, Нэрэн передал пиалу с айраком сидящему рядом с ним Шухэру.
— Да исполнятся твои пожелания! — несколько раз прокричали пирующие.
Откинувшись на подушки, Нэрэн стал украдкой оглядывать гостей. Не найдя того, кого он искал, старик подумал: «Почему же нет здесь молодого певца? Неужто весть о свадьбе обошла его стороной? Бедная девочка! Знать, такой ей удел — выйти за немилого! Может быть, молодой певец еще придет?» Произнеся свои пожелания, удалились высокопоставленные гости из Обители святых. Проводив их, все вернулись к столу и принялись за обильную трапезу. Цолмона все не было. «Господи, пошли счастье и удачу моей единственной дочери. А певца почему-то нет, — видать, не захотел испытывать судьбу», — думала Сувда. Когда же в юрту вошел
