Повести монгольских писателей. Том первый - Цэндийн Дамдинсурэн
— Эта Цасанчихэр натворила много бед: родную мать сожгла! — облизывая жирные губы, процедил Гампил. — Мне бы только найти ее, — уж живой от меня она не уйдет…
Тут, к общему удивлению, лама отставил чашку и так посмотрел на Гампила, что князю невольно стало не по себе.
— Никому не дозволено отзываться столь непочтительно о Цасанчихэр, прекраснейшей из девушек! — грозно воскликнул лама.
— Дерзкий служитель бога, ты пожалеешь о своих словах! А ну, слуга, держи его. Мы его мигом доставим куда следует. Под пытками у него развяжется язык. Небось этот лама и сбежал с девчонкой. — Все больше распаляясь, Гампил вскочил с места и приблизился к молодому ламе: — Ну-ка вытяни руки, вязать буду, — приказал он.
Лама покачал головой.
— Нет, почтенный, этого ты никогда не сделаешь.
— Это еще почему? — взревел Гампил и, вытащив нож, кинулся на ламу.
Однако тот схватил его за руку и с силой оттолкнул от себя. Не ожидавший столь решительного отпора, князь не устоял на ногах и повалился на спину. Падая, он ударился затылком об острый край сундука, дернулся и затих.
— Убили! — заголосила старуха. — Что теперь с нами будет?
— Не тревожьтесь, матушка, скоро очнется, — сказал лама, направляясь к выходу. — Когда он придет в себя, передайте ему, что меня зовут Цолмон.
— Ой-ой!.. — Гампил поднял голову. — Чего же ты стоишь, болван! — закричал он слуге. — Беги, догоняй этого мерзавца, я с него три шкуры спущу…
Напрасно слуга пытался задержать Цолмона, — только топот копыт был ответом на его крики. Тем временем Гампил снял с руки золотое кольцо и сунул его старику.
— Молчи о том, что видел и слышал.
— Господин, — робко доложил слуга, — небо помогло Цолмону бежать.
— Ты не мог догнать пешего?
— Господин, он взял вашего скакуна!
* * *
Князья уповают на знатный свой род,
Безродный своею отвагой берет.
Твердыня богатого — горы монет,
У нас, кроме правды, прибежища нет!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ОХОТНИК
В предгорье Зун-бурэн-хан-улы поселился одинокий охотник. Мало кому могла прийти в голову странная мысль выбрать для жилья этот медвежий угол. Шалаш, лук, стрелы да конь — вот и все, что было у него. С рассветом он уезжал в горы и возвращался на закате. Сводив коня на водопой, он устраивался на ночлег.
Стоял осенний погожий, хоть немного и ветреный, день. Охотник поднялся, как обычно, засветло и, напоив лошадь у ручья, стал… расчесывать черепаховым гребнем длинные черные косы.
«Сегодня должен приехать Хайнзан и привезти припасов. Повезло же мне встретить таких добрых людей, как этот старик и его жена! Наверное, о своей родной дочери они не заботились бы лучше, чем обо мне», — думала Цасанчихэр.
После наезда соглядатаев на аил Хайнзана старики решили, что оставаться у них девушке слишком опасно, а спрятать ее у знакомых негде, — вот и придумали они отвезти ее в безлюдные горы. Цасанчихэр заплетала косы, а губы ее шептали стихи, слагать которые она теперь стала часто:
Разгадать человеку давно бы пора,
Почему навлекают несчастье ветра,
Почему нам грозит постоянно беда,
Почему никогда не щадят холода
Молодую любовь…
У девушки сегодня было особое настроение. Словно предчувствуя ожидавшие ее перемены, Цасанчихэр устремляла взор на горные вершины, покрытые желтеющими лесами, и чувства, теснившие ей грудь, становились прекрасными словами:
Когда сгустятся над степями тени,
Сквозит во мгле осенний лунный свет.
И по ночам в душе моей смятенье,
И почему-то мне покоя нет.
Когда захватывает дух от стужи
И степь сверкает в зимней седине,
Тревогу, каждый год одну и ту же,
Я чувствую, тоскуя о весне.
Наверное, весна сродни свободе,
И, восприяв ее во всем живом,
Мы, люди, лучшее, что есть в природе,
Всем сердцем радость вдруг осознаем.
И летом расцветают степи снова,
Горячей крови дикий мак под стать,
И сердце человека вновь готово
Любить и за любовь свою страдать.
Интересно, получится ли песня, если к этим стихам подобрать мотив? Цасанчихэр вскочила на коня и поехала в горы, звонко распевая только что сложенные стихи. И песня достигла слуха случайно забредшего в эти места охотника. Он придержал свою лошадь, пока певец не выехал прямо на него.
— Ай, кто тут? — испугалась Цасанчихэр.
— Не бойся, юноша, я такой же охотник, как и ты.
— Откуда тебе известно, что я охотник? Я тебе этого не говорил.
— Ведь за спиной у тебя лук, а в колчане, надо полагать, стрела. Не так ли?
— Верно!
Цасанчихэр наскучило вынужденное одиночество, и она охотно поддержала беседу. Только где она слышала этот низкий голос, где видела это красивое лицо с узкой полоской усов? И вдруг представился свадебный пир, юноши, наперебой выкрикивающие женские имена. Кажется, это он сказал тогда, что ее зовут Алтаншага. Цасанчихэр прикусила губу, — как бы он не узнал ее. Всадники вскоре разъехались. Встреча эта растревожила девушку. И незнакомый охотник в волнении стал припоминать, где же он мог видеть это прекрасное белое лицо и эти брови, похожие на размах ласточкиных крыльев.
СТИХИ, СТИХИ
Цасанчихэр сидела у обломка скалы, заменившего ей стол, и, опустив голову на руки, пыталась собраться с мыслями. Недавно она решила записывать все стихи, которые приходят ей на ум. По ее просьбе старик Хайнзан привез бумагу, кисточку и тушечницу с тушью. Новое стихотворение Цасанчихэр назвала «Лето». Вот оно:
Степь лучами теплыми согрета,
И везде — цветенье без конца.
Лето! Благодетельное лето!
Радостью приходишь ты в сердца.
Звонкий край ручьев и птичьих песен,
Облаков и длинноногих трав!
Летний день! Воистину чудесен
Твой любвеобильный, щедрый нрав.
Пролетят над головами грозы,
И запахнет свежестью земля.
Бабочки запляшут и стрекозы,
Душу человека веселя.
Кончив писать, Цасанчихэр вытерла кисточку и убрала ее в деревянный футляр. Вздохнула и растянулась на груде ветвей отдохнуть. Она не видела, как на горе появился всадник и вскоре выехал на небольшую площадку перед шалашом. Только тогда девушка
