Повести монгольских писателей. Том первый - Цэндийн Дамдинсурэн
— Мама, — прошептал я, — мама!
Девушка-доктор шагнула к учителю и, достав белый платок, приложила его к глазам. У учителя тоже выступили на глазах слезы. Было похоже — все вокруг меня плачут. Я оглянулся — кровать Баты пуста.
— Где он? — спросил я.
— Умер Бата, — тихо ответил Чулун.
— Скончался, — прошептала Бурантаг.
Я пролежал, как оказалось, без сознания около полутора суток. Доктор и Далханямбу были все время возле меня. Другим тоже было плохо, их тошнило, но девушка дала им лекарства, и у них все прошло.
А Баты нет — умер Бата. Умер один из лучших наших друзей, навсегда исчез, как Балдан. Слезы хлынули у меня из глаз.
Снова к нам пришла смерть. Как же это так? Нас лечил лекарь — и смерть унесла Балдана. Приехала девушка-доктор — и смерть унесла Бату.
Через несколько дней нам стало лучше, и мы получили разрешение выйти из юрты. Было так радостно повидаться опять с товарищами!
Как-то мы сидели около нашей юрты. Солнце грело не жарко, воздух был напоен запахами цветущих трав. На юге в долине играл мираж. Казалось, там волнуется прозрачная, чистая речка. Лес, уходивший далеко, сливался у горизонта с безоблачным небом, словно где-то там расстелили переливчатую шелковую ткань. Поздравляя нас с выздоровлением, куковала кукушка.
Стада, пасшиеся в южной долине, были такими странными в диковинной игре миража. Они то непомерно вырастали, то удивительно уменьшались. Мир, лежавший перед нами, был еще интереснее, чем до болезни.
— Директора ведут и лекаря! — крикнул кто-то. Оглянувшись, я разглядел вооруженных всадников.
Они уводили с собой лекаря и Ням-гуна.
Директор шел впереди, Лубсан-оточ — за ним. Они хмуро плелись, опустив глаза. У Ням-гуна развязался пояс. Он волочился за ним по земле. Лекарь нечаянно на него наступил. Ням-гун злобно обернулся и, оскалив зубы, выругался.
— Иди, иди! — приказал ему один из всадников.
Белые юрты Лубсана-оточ исчезли. На месте юрт были большие черные круги. Дальше мусорная свалка, за ней — монастырь. Но монастыря не было видно — его окутал густой черный дым, валивший из печных труб. Мы долго смотрели вслед уходящим. Учитель сказал:
— Не рой другому яму — сам в нее попадешь. На солнце летучая мышь высыхает… Наконец-то их арестовали!
— Арестовали?
Мы были изумлены.
— Они же вас отравили. Если бы не доктор, многие из вас погибли бы.
Вспомнилось лицо лекаря с его узкими, еле прорезанными глазами-щелочками, вспомнились его пухлые красные пальцы… и опустевшая кровать Баты.
Отравителем оказался наш лекарь в шелковом дэле, проповедник любви к ближнему, постоянно шептавший молитвы!
Я с ненавистью плюнул ему вслед. Потом мы окружили нашу русскую девушку. Она была в этот день особенно хороша. Казалось, ее золотистые волосы были сплетены из солнечных лучей, а глаза отражали голубое бездонное небо. Все благородство ее души светилось на ее лице, более прекрасном, чем когда бы то ни было.
— Какая она замечательная! — сказал Чулун, когда девушка ушла готовить нам обед.
Оказалось, Ням-гун присвоил себе значительную часть отпущенных школе средств. Немало денег перепало и лекарю.
Мы узнали еще, что они ненавидели всей своей черной душой русскую девушку. А она должна была через несколько дней нас покинуть.
Для нее запрягли самого красивого черно-бархатного, с огромными раскидистыми рогами хайнака. Пожимая нам на прощанье руки, девушка остановила на мне свои голубые, по-матерински нежные глаза. Помощник-монгол перевел ее слова:
— Ты должен хорошо и много учиться. В этом будет твоя жизнь — ведь ты живешь для твоего народа.
Я хотел крикнуть: «Мама!», но не знаю, крикнул ли я или онемел от волнения.
Подняв на руки Бурантаг, девушка поцеловала ее.
— Вы долго будете жить, ребята, — перевел монгол русскую речь. — Вы станете и учеными, и врачами, и инженерами, и мастерами. Вы украсите свою землю и построите чудесное здание на том месте, где сейчас заложен фундамент. Я желаю вам, ребята, счастья и обещаю всегда вас помнить.
Прижав к себе Бурантаг, девушка еще раз поцеловала ее и опустила на землю. Затем достала из чемоданчика книгу и дала ее девочке.
Долго махала нам рукой девушка-доктор. Быстро удалялась ее повозка, а мы неотрывно следили, как черный хайнак увозит нашего доктора. Хайнак стал взбираться на сопку, на него упала тень проходящего облака. Затем облако уплыло, снова показалось солнце, озарившее дорогу, по которой удалялась повозка.
Легкий ветер развевал волосы Бурантаг. Она подняла над головой свои маленькие руки в ответ на прощальные приветствия русской девушки.
Прошло много лет, но мне никогда не забыть нашего доктора. Порою кажется — ее мягкая, нежная рука и сейчас касается моего лба.
Вот уже хайнак почти на вершине. Кто-то запел:
Мы кузнецы, и дух наш молод…
Все подхватили:
Куем мы счастия ключи.
Вздымайся выше, наш тяжкий молот,
В стальную грудь сильней
Стучи,
Стучи,
Стучи!
Песня лилась так складно, словно девушка-доктор была здесь и пела вместе с нами. Звуки песни все выше взлетали в небо, заглушая звон колокола и заунывное гуденье монастырской трубы.
В эту минуту хайнак достиг вершины сопки. Девушка в последний раз махнула нам рукой, и повозка скрылась за гребнем. Но мы продолжали петь.
Когда песня кончилась, Далханямбу с улыбкой произнес:
— Пора, ребята, обедать и приступать к занятиям.
Его слова звали нас к новой жизни.
Меня совсем одолели воспоминания. Не рассказать ли вам лучше, какую книгу подарила девушка нашей Бурантаг? В той книге было сказано следующее:
«Самое дорогое у человека — его жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества».
Вы, пожалуй, догадались, что это за книга? Кстати, прозвище Бурантаг забыто, ее зовут теперь настоящим ее именем: Дулма.
Однажды я рассказал Далханямбу, как шутки ради дали мы девочке прозвище Бурантаг.
— Нехорошо! — возмутился Далханямбу. — Это скверный обычай — давать прозвища. Это дело таких, как Ням-гун и Лубсан. Надеюсь, дрянная привычка исчезнет вместе
