Повести монгольских писателей. Том первый - Цэндийн Дамдинсурэн
— Ну и погода! Вдруг нас еще заставят пилить? — услышал я ее дрожащий голосок.
— Ну, тогда нечего было и мечтать о лепешке! — крикнул я ей.
— Мне так хочется есть! — пожаловалась она. — И и еще обещала угостить девочек.
— Тогда придется поработать, — сказал я.
Возле свалки на нас с лаем накинулись голодные псы. Размахивая изо всех сил палками, нам удалось их отогнать. Они еще долго скулили нам вслед.
— Первая трудность позади! — крикнул я сквозь ветер.
— Если банди нападут, — сказала Бурантаг, — нам с ними не справиться.
Вскоре мы вступили в монастырский поселок. Пурга утихла. Шагая вдоль улицы, мы обсуждали, в какой же нам заглянуть хашан. Толкуя о том, где лучше заплатят, мы заметили на другой стороне четверку банди. Завидев нас, они с улюлюканьем кинулись к нам. Мы повернули назад, но и тут нам навстречу мчалось несколько банди. Окружив нас, они с криком и свистом тыкали в нас пальцами. Один банди, в большой, залихватски заломленной ушанке, подскочил к Бурантаг и, сорвав с нее шапку, бросил ее на землю. Девочка даже не нагнулась за ней. Испуганно озираясь, она прижималась ко мне.
— Ты чего притащилась сюда, сопливая девчонка? — заорал банди в ушанке. — Монастырь наш поганить?
— Ну-ка, протащим ее по снегу! Будет знать, как сюда шляться!
Банди бросились на Бурантаг. Они пытались оттащить ее от меня, но девочка с плачем уцепилась за мой дэл. Один из банди — он был больше других — дернул ее за плечо и кинул в снег. Девочку окружили. Поднявшись, она стояла испуганная, точно котенок среди своры псов.
«Броситься к ней на помощь? — думал я. — Мне не справиться со всеми. Пустить в ход палку? Но их так много! Неужели они не отстанут от Бурантаг? Она совсем еще маленькая!»
В это время к ней подскочил банди в ушанке. Он попытался снова повалить ее в снег, но Бурантаг вскрикнула и изо всех сил ударила его палкой по шее. Банди в ушанке упал, снег набился ему в рот. Это сразу воодушевило меня. Я бросился яростно вперед, колошматя послушников направо и налево.
Надо было видеть в эту минуту Бурантаг! Ее глаза восторженно горели.
Банди стали разбегаться. Мы даже с минуту мчались за ними. Когда же мы остались один, произошло нечто неожиданное. Бурантаг, отважная Бурантаг, кинула палку в снег и громко, навзрыд, заплакала.
Я долго уговаривал ее успокоиться. Наконец она притихла, и мы опять отправились искать хашан, где бы могли побольше заработать.
В тот день мы пилили дрова, и каждый из нас получил по две лепешки.
Уж очень хотелось есть, и мы съели все до крошки. Бурантаг сперва пыталась кое-что сохранить для подруг, но на обратном пути не выдержала.
Когда мы возвращались, сильно похолодало. Бурантаг отморозила себе щеки, а я — ухо.
Вот какие происходили с нами случаи. И все же мы пережили зиму и встретили весну. Даже удивительно, как много вмещает в себе это коротенькое слово! Для нас, перенесших и голод и холод, оно звучало по-особенному весело.
Весна! Песня радости, молодость жизни! Это солнце, вздымающееся все выше, это пробуждение дремавших сил природы. Стало жарче пригревать солнце, подернулась голубой дымкой долина Южной горы. Все ожило, зашевелилось. Распустились почки, закричали удоды. До самой вершины разоделась цветами гора.
Мы теперь все чаще собирались вместе, вспоминая о кочевьях, о матерях и братьях, и рассказывали друг другу старинные были.
Иногда толковали и о директоре школы. Он был злой человек. Не по-доброму поблескивали из-под сдвинутых черных бровей его глаза. Даже зубы, казалось, были всегда крепко стиснуты.
Директора звали Ням-гун. Широкий в плечах, он чуть сутулился и ходил вразвалку. Его никогда не видели улыбающимся. За любой проступок Ням-гун больно щелкал нас длинной коричневой линейкой по лбу. Мы не зря прозвали его Уртай багш — злой учитель.
Мы очень боялись директора. Говорили, что он был до революции гуном.
Ням-гун был не только директором, но и преподавателем, однако почти никогда не вел занятий, ссылаясь на загруженность. Если он изредка и давал урок, то заставлял нас зубрить монгольский алфавит. Мы пели хором, не переставая:
— Аа-а, ба-а, ха-а… агу-у, нагу-у, багу-у…
На уроках арифметики директор медленно и однообразно бубнил, растягивая последний слог:
— Одиножды один — оди-и-ин, одиножды два — два-а-а, одиножды три — три-и-и.
Затем он уходил, а мы повторяли так до конца урока. Впрочем, в то время как одни школьники продолжали нудно тянуть заданное, другие загадывали друг другу загадки, рассказывали сказки. Так шло у нас ученье.
Если бы в ту пору нас спросили, что для нас страшней всего на свете, мы ответили бы, не задумываясь:
— Коричневая линейка и коричневый палец Ням-гуна.
А самой прекрасной была та минута, когда директор, уходя с урока, оставлял нас одних.
В соседнем классе преподавал новый учитель. Его звали Далханямбу. Он окончил в прошлом году педагогический техникум и был всего лет на шесть старше иных наших учеников. Новый учитель был ростом невелик, но широк в плечах. Глаза его всегда улыбались. Дэл его был покрыт зеленой далембой и перетянут кожаным ремнем.
После уроков он придумывал для нас всяческие развлечения. Он научил нас борьбе и показал игру в «белого верблюда». Далханямбу знал много былин и сказаний, никогда не ругался, не оставлял без обеда. Но мы вели себя на его уроках тихо. Мы любили нового учителя.
Помню, как мы его впервые увидели. Утром Чулун, Эрдэнэ и я стащили на кухне здоровенный кусок мяса и тайком пожарили его в своей юрте. Как только мясо было готово, возникла драка — каждый из нас хотел отхватить кусок побольше.
В самый разгар схватки злополучный кусок очутился у меня в зубах. Я чуть его уже не проглотил, когда Эрдэнэ больно сжал мне кулаками щеки, и мясо выскочило у меня изо рта. Но и Эрдэнэ не повезло — Чулун вырвал из его рук добычу… В эту минуту в юрту неожиданно вошел незнакомый человек. Он был опоясан поверх дэла кожаным ремнем. Незнакомец спокойно взял мясо из рук оторопевшего Чулуна. Решив, что это новый ученик, мы полагали, что он сейчас разделит мясо между нами. Кулаки мы на всякий случай держали наготове — чтобы ему не вздумалось самому
