Повести монгольских писателей. Том первый - Цэндийн Дамдинсурэн
Наученный опытом, я, в свою очередь, поспешил задать вопрос собеседнику:
— Как же она приедет? Вы говорите — она уехала в Южно-Гобийский аймак?
— Приедет! И разрешите вас поздравить. Создание семьи — дело не только семейное. Мы разделяем ваше счастье. Да! Она просила меня передать еще, чтобы все было готово к приезду гостей…
Я снова его перебил:
— Неужели она успеет вернуться сегодня?
Мне послышался в трубке смех.
— Разумеется! Теперь ведь ездят не на волах. Обязательно приедет!
— Алло! — крикнул я вне себя от радости. — Слушайте, я приглашаю вас на свадьбу.
— Спасибо. Дулма тоже меня пригласила. Как только она вернется, мы приедем к вам вместе. Прошу вас еще раз простить меня за опоздание.
— Ничего! — я счастливо улыбался.
— Воображаю, как взволновало вас ее исчезновение. Моя вина…
Снова вмешались посторонние звуки. Голос в телефоне заторопился:
— Меня опять вызывают. До свиданья!
Не выпуская из рук трубку, я взглянул на брата и его жену. Они в свой черед смотрели на меня с раскрытыми ртами, широко улыбаясь.
— Ну, давайте быстро готовиться!
Положив наконец трубку, я глубоко вздохнул, словно с момента прихода брата с женой в моих легких не побывало ни глотка воздуха.
— Дулма приедет скоро? — спросил брат.
— Конечно, скоро! Не на волах же теперь ездят!
Жена брата рассмеялась:
— Разве «скорая помощь» раньше ездила на волах?
Мне пришло на память давно прошедшее. Я вспомнил, как когда-то легко прикасались к моему лбу маленькие белые ручки врача.
— Да, было время, — медленно ответил я, — когда и «скорая помощь» ездила на волах.
Нелегко пережить жестокую зиму, когда еды у вас маловато, а одежда еле прикрывает тело.
Мы все же ее пережили и дождались весенних дней.
Бурная зелень вокруг, запах весенних трав, зашумевший листвой лес, беспокойный гомон перелетных стай, — весна!
Прекрасное время!
В тот год партия и правительство создавали, несмотря на множество препятствий, первые народные школы. Еще не было тех сотен зданий, к которым мы привыкли, еще не стали образованными те сотни тысяч людей, которые строят сейчас нашу жизнь.
В маленькой школе собрались дети больше чем из десяти сомонов. Было нас тридцать ребят, и жили мы в пяти сереньких войлочных юртах. В нашей школе было два класса. Двое учителей занимались с нами, обучали нас четырем действиям арифметики, монгольскому языку, заставляли зубрить молитвы. Школьные юрты стояли у подножия горы Зурх-Хайрхан. Неподалеку находился монастырь Арын Хурээ. Нередко мы убегали туда и нанимались к ламам пилить и колоть дрова, чистить хашаны, таскать воду.
Они давали нам за работу немного лепешек, арула или еще что-либо съестное.
В одиночку мы к монастырю не ходили — между нашими юртами и монастырем лежала огромная мусорная свалка. Там жили бездомные бродячие собаки. Если ребятишек собиралось немного, собаки на них нападали. Но были у нас враги и пострашнее собак — банди, ламские послушники. Завидя одного или двух школьников, они собирались гурьбой и также нападали на нас. Их было много; между собой у них происходили вечные потасовки. Из банди вырастали ловкие забияки.
Но и они нас все же побаивались, так как знали: новая власть защищает школу. Того и гляди, придут вооруженные солдаты и посадят банди за бесчинства в тюрьму. Так говорили послушникам старые монастырские ламы, опасавшиеся дружбы банди со школьниками: как бы не набрались они от нас новых мыслей и не вздумали тоже учиться.
Поймав как-то одного из самых заядлых драчунов, мы поволокли его с радостными криками: «В тюрьму! В тюрьму!» Драчун плакал и каялся, обещая, что никто никогда больше не тронет школьников. Однако все оставалось по-прежнему. Стоило ученику показаться в одиночку близ монастыря, как банди подстерегали его, избивали, всячески над ним издевались.
Один раз я решил, как обычно, сходить в монастырь и заработать там лепешек. День был ненастный, с утра мела пурга. Но меня терзал такой голод, что не удержала бы и ледяная буря, не то что снежная. Утром я поссорился с одним учеником из-за того, кто первый нальет в свою пиалу чаю. Мы сцепились, и я пролил весь чай на пол. В наказание директор лишил меня на целый день еды. Правда, товарищи тайком давали мне из своих порций ложку-другую, но обеды у нас были жалкие, одно название. Сколько раз, бывало, пытались мы выловить половником из кастрюли кусочек мяса или горстку вермишели! Кастрюля была полна одной мутноватой бурды.
Помимо всего, если бы директор узнал, что его приказ нарушен, не миновать мне его щелчков. А палец у него был твердый и жесткий — долго потом горела на лбу шишка. Не поздоровилось бы и тем, кто поделился со мной обедом.
Итак, я должен был во что бы то ни стало проникнуть в монастырь. На дворе выла пурга, на свалке меня поджидали бродячие собаки, около монастыря бродили толпы ужасных банди. Но голодный желудок повелительно заладил одно: «Есть!»
Попутчика я не нашел. И только маленькая Бурантаг вызвалась пойти со мной. Ей тоже хотелось заработать лепешек. Бурантаг была самой юной из учеников, она уверяла, что ей десять лет. Но ребята, знавшие ее по сомону, говорили, что ей не больше семи. Девочка в этих случаях начинала обиженно плакать и кричать, что это не так, ей давно, мол, исполнилось десять. Ходила она в рваном красном дэле и в валенках с загнутыми кверху носами. Рожица у Бурантаг была смуглая и обветренная. Под носом у нее всегда висела капля, и девочку прозвали за это Бурантаг. О ней говорили еще, что она больная — у нее на животе опухоль.
Я не очень обрадовался, услыхав предложение Бурантаг. Что толку в такой худенькой и слабенькой девчонке! Но, настаивая на своем, она жаловалась, что мальчики отняли у нее обед.
Одна подруга дала ей на дорогу свой дэл, другая — шапку; уж очень была она оборвана. За это Бурантаг обещала им уделить кое-что из заработанной еды.
Дэл оказался для девочки очень длинным. Она приподняла его и затянула поясом. Мы вооружились палками и пошли. Ветер, дувший сбоку, сбивал нас с ног.
В вышине сгущались облака. Был один из первых дней ранней весны. Все яростнее свистел ветер, слепя снегом глаза, не давая вздохнуть. Снежные клубы катились по земле подобно морским волнам. Проваливаясь то и дело в свеженаметенные сугробы, мы тратили последние силы на то, чтобы из этих сугробов выбраться. Но голод продолжал толкать нас вперед, и мы почти бежали, борясь с резким, пронизывающим холодом.
