Кодовое имя – Верити - Элизабет Вейн
От списка пернатых мне взгрустнулось. Как вышло, что любивший наблюдать за птицами мальчик превратился в гестаповца?
Спрятать что-то в этой комнате невозможно, ведь Этьен знает тут каждый тайник. Две расшатавшиеся половицы, ниша под подоконником и отверстие в оштукатуренной стене забиты всякими мальчишескими вещицами. Они в пыли, к ним годами никто не прикасался, но я уверена: Этьен о них помнит. Этот блокнот и лицензию летчика я держу в матрасе, который подпорола тем самым складным ножичком хозяина комнаты.
Я с ним познакомилась. Это было боевое крещение для Кетэ. Первую поездку в поисках новых посадочных полей мы с Амели и Митрайет совершили на велосипедах. Ну что может быть естественнее, чем три девушки, которые вместе выехали повеселиться после обеда, ведь правда? Мой велосипед раньше принадлежал часовому, которого Поль пристрелил в ночь моего приземления во Франции. Конечно, велосипед пришлось переделать до неузнаваемости. Когда мы возвращались по главной дороге, то встретили Этьена, который, конечно же, остановился позубоскалить с сестрами и выяснить, кто я такая.
Моя роль заключалась в том, чтобы по-идиотски улыбаться, опускать голову к плечу, якобы я слишком застенчивая и не заслуживаю права на жизнь, понемножку хихикать и что-то бормотать. Мой французский не улучшился, но меня научили нескольким ответам на приветствия, которые можно произносить, когда ко мне обращаются напрямую, а дальнейший разговор брали на себя уже Митрайет с младшей сестренкой.
– Это дочка маминой кузины из Эльзаса. Их дом разбомбили, а ее мать убили. Она побудет у нас, пока ее отец не найдет им новое жилье. Сейчас она очень уязвима, ей тяжело говорить на эту тему, понимаешь?
Предполагалось, что в экстренных ситуациях сестры скажут кодовое слово, «маман», а дальше будут обращаться непосредственно ко мне на немецком. Услышав этот сигнал, следовало разражаться громкими рыданиями, в ответ на них девушки должны были приступить к утешениям, таким же громким и суетливым, и все это исключительно по-немецки. Настоящее представление, призванное повергнуть в шок и неловкость любого, кто достаточно заинтересовался нами, чтобы попытаться проверить документы. После такого никому не захочется вглядываться в мои бумаги слишком пристально, а захочется, наоборот, бежать от нас как можно дальше и быстрее.
Мы отрепетировали сценку и достигли в ней неплохих высот. А еще каждое утро после того, как я переселилась в дом, La Cadette – Амели врывалась ко мне и бросалась на кровать с криками:
– Просыпайся, Кетэ, пора кур кормить!
Думаю, фермерам нетрудно было запомнить мое фальшивое имя, раз уж они знали меня только под позывным Киттихок.
И вот мы встретились с Этьеном. И конечно, абсолютно весь разговор велся по-немецки, ведь дети Тибо не только общались на этом языке с матерью, но и я, в качестве их кузины, должна была отлично его понимать. Все мои силы ушли на то, чтобы уловить кодовое слово их речах, которые с тем же успехом могли бы вестись на диалекте жителей Глазго. Девический румянец у меня на лице не был притворным: я вся пылала от страха и смущения. Пришлось смириться, что всю трудную работу делают за меня сестры, убеждая своего братца в правдивости легенды об их кузине, о которой он до тех пор даже и не слышал.
Но потом Этьен с Амели повздорили: он говорил, а она, слушая его, бледнела все больше (наверное, через некоторое время и с моего лица тоже сбежали все краски). В какой-то момент я подумала, что меня сейчас в прямом смысле стошнит, и тут Митрайет начала поносить брата-предателя последними словами и пригрозила ему врезать. Он остолбенел, бросил Митрайет какую-то гадость и покатил прочь от нас на своем велосипеде. Но потом остановился, обернулся и кивнул мне – предельно вежливо и официально. И лишь после этого уехал окончательно.
Когда стало ясно, что он достаточно далеко и больше не сможет нас услышать, Митрайет выпалила по-английски:
– Мой брат – ДЕРЬМО. – Уж не знаю, где она подцепила это слово, точно не у меня. – Он ДЕРЬМО, – повторила Митрайет и переключилась на французский. Там мне было сложнее понимать, зато ей – легче ругаться.
Этьен участвует в допросах. Об этом узнаёт все больше народу, и он попытался выместить злость на Амели, которая снова подшутила над выцветающим фингалом, красующимся у него на лбу: рассказал во всех омерзительных подробностях, что сделали бы с сестрой, окажись та заключенной, не пожелавшей отвечать на вопросы гестапо.
И теперь мне не выбросить этого из головы.
Я снова и снова слышу скрупулезное описание тюремных ужасов от самой Амели, которая считает меня хорошей слушательницей, даром что я не понимаю и половины ее слов.
Отчасти ее расстроило, что в этом замешан капитан гестапо, поскольку у нее в голове тот стоял на одной полке с приходским священником или директором школы: людьми, которые обладают властью, держат некоторую дистанцию, по большей части хорошо ко всем относятся и, самое главное, играют по строгим правилам. Живут по строгим правилам.
Но загонять иголки под ногти тому, кто не хочет отвечать на вопросы, ни в какие ворота не лезет. Никто и никогда не слышал о таких правилах.
– Не верю, что у вас делают такое с женщинами, – сказала Амели брату, когда мы еще стояли все вместе у дороги со своими велосипедами.
– Женщинам иголки втыкают в грудь.
Именно при этих словах Амели сглотнула и позеленела, а Митрайет рассвирепела.
– Заткни пасть, Этьен. Из-за тебя, осла, девочкам кошмары сниться будут! Боже мой, какого хрена ты не уходишь оттуда, если там так ужасно? Тебя что, возбуждает зрелище того, как женщинам в грудь иголками тыкают?
Тут Этьен повел себя холодно и официально.
– Я не ухожу, потому что это моя работа. И нет, не возбуждает. Ни одна женщина не кажется привлекательной, когда льешь ей на голову ледяную воду, чтобы привести в чувство, а она умудряется
