Миры Эры. Книга Третья. Трудный Хлеб - Алексей Олегович Белов-Скарятин
Мы сидели напротив пятидесятиярдовой линии, и я только что вернулся на своё место, обшарив весь стадион вдоль и поперёк в поисках арахиса и хот-догов. Во время моего отсутствия защитник ВМФ пробежал 90 ярдов для тачда́уна81 – я проворонил великолепную игру. Охваченный горем, я попросил свою жену рассказать об этом эпизоде.
"Они наконец-то разрешили одному из парней пробежаться, – сказала она. – Я не могу понять, почему они не всегда позволяют ему бегать. Он же хочет, а они не дают. Не очень-то спортивно – всем скопом прыгать на него, как они это делают".
Я проснулся, сжав руками подушку и вытряхивая из неё жизнь. В то же утро жену увезли прямо с поезда в больницу. Это был ежегодный приступ пневмонии. Та случалась у неё уже семь раз, и она всегда выкарабкивалась. Мы относимся к пневмонии так же, как большинство людей – к головной боли или икоте. Но она пропустила главное событие года – финальный счёт был 21:21.
"Наверное, это была плохая игра, – сказала она, лёжа в своей палате, – ведь ни одна из команд не оказалась достаточно хороша, чтоб обыграть другую. Тем не менее мне кажется, что после того, как всех этих парней привезли в Чикаго, они должны были, по крайней мере, сыграть тай-брейк82", – поделилась она с медсестрой.
"Я так понимаю, что было уже слишком темно, чтоб продолжать матч", – ответила та.
Я на цыпочках вышел, чтобы принести цветы для прикроватной тумбочки.
Теперь, когда мы жили всего в двух часах езды от Нью-Йорка, было необходимо, чтобы тамошняя русская колония устроила в нашу честь вечеринку. Я должен был ощутить вкус того, что означает быть изгнанником, побыв чужаком в своей собственной стране.
"Что ты хочешь, чтоб я туда надел?" – спросил я Ирину.
"Надень что угодно. Мои люди будут там во всех видах одежды, от шикарных костюмов до казачьих бриджей для верховой езды. Они облачаются в то, что имеют".
Нас было сорок человек – все русские, кроме меня. Когда мы вошли в гостиную хозяина дома, все там присутствовавшие разговаривали одновременно на смеси французского, русского, итальянского и немецкого. Он же был очень вежлив и обратился ко мне на английском (мой русский словарный запас состоит из слов выражения привязанности, парочки ругательств и "ничево"). Нам сразу же вручили две рюмки водки и познакомили с хоровым пением. Все они были любителями, но исполнение оказалось по-настоящему красивым. А как они умели танцевать!
"Ты хорошо проводишь время?" – поинтересовалась Ирина, застав меня в какой-то миг одного.
"Замечательно. Я не понимаю ни слова из того, что говорят эти люди, но они определённо знают, как правильно кутить".
"Они ужасно милы, – сказала она с упрёком. – А вот ты, как я и ожидала, производишь плохое впечатление. Почему ты не общаешься? Мои люди любят поговорить".
"У меня пока не было возможности".
"Создавай возможности сам. Они не будут тебя умолять, но решат, что я вышла замуж за дурня".
"Но как же тут разговаривать? Никто ведь не слушает. Посмотри, все трындят, перебивая друг друга. Почему они не дают никому даже шанса?"
"Ты безнадёжен", – возмущённо отрезала она.
И тут мы прервались, заметив, как наш хозяин, встав на стул и призывая к тишине, махал руками.
"Нас пришёл сфотографировать мистер Коклёвич, – прокричал он, перекрывая шум, и добавил, – фотограф", – указав на невысокую коренастую фигуру в сюртуке с длинными фалдами, явно нуждавшемся в том, чтоб его почистили и погладили.
Как же было не запечатлеть всех этих русских собравшимися вместе. Мистер Коклёвич деловито расставил свой штатив, развернул мятый коричневый свёрток, содержавший порошок для вспышки, и вскоре уже группировал нас поближе друг к другу, чтобы мы все могли попасть в кадр.
"Мы должны сидеть в первом ряду по центру", – сказала мне Ирина.
"Только не я. Я боюсь всех этих штук".
"Но ведь это праздник в нашу честь".
"Давай садись впереди, ровно посередине. Я же встану за тобой в заднем ряду, где смогу в крайнем случае пригнуться".
С детства с опаской относясь к вспышкам и ни разу в жизни не увидев ни одного снимка, где они придали бы запечатлённым там индивидам хоть какое-то сходство с реальными людьми, я постарался, чтобы позади Ирины была видна лишь моя голова. Ирина обернулась и улыбнулась мне, убедившись, что я буду виден на фотографии.
Многократно исчезнув под своей чёрной накидкой и столько же раз появившись оттуда, мистер Коклёвич сообщил нам, что всё готово. Он встал, держа в левой руке поднятую вспышку и призывая всех успокоиться и выглядеть приятно. Он дважды щёлкал, чтобы поджечь порошок, но это не сработало. Он выглядел столь нелепо, что был вынужден подождать, пока все не отсмеются. Пришлось приложить усилия, чтобы заставить людей замолчать.
Вдруг раздался громкий взрыв. Потолок почернел от дыма, со стен посыпались большие картины в тяжёлых позолоченных рамах, а со столов буквально смело́ вазы и антикварные безделушки. Сорок человек были в сильном возбуждении. Те, кто сидел в первом ряду, повернули назад свои грязные лица, запачканные катастрофой, происшедшей от них так близко. И я едва узнал свою Ирину, когда бросился ей на помощь. Горе-фотограф просил прощения у каждого в отдельности, объясняя, что, должно быть, взял с собой не тот порошок. Говоря это, он низко кланялся, смахивая фалдами своего длинного сюртука остатки антиквариата со стола позади себя. Две женщины упали в обморок, и их уже приводили в чувство попеременными вливаниями воды и водки. С величайшим трудом я протолкался к своей жене. Она уже лежала на диване, обхватив голову руками.
"Ты не ранена?" – с тревогой спросил я.
Она подняла глаза. Слёзы, образуя дорожки, текли по её измазанным сажей щекам. Она сотрясалась от смеха.
"Тебе лучше подняться наверх и принять ванну, – удалось выдавить мне. – Это должно улучшить фотографию".
"Отлично, – откашливалась она, – Ему непременно следует сделать ещё одну после столь успешной первой".
"Он принёс всё, кроме римских свечей. Иначе они, вероятно, были бы частью второй попытки".
"Как ты думаешь, что это было?"
"Как я думаю, что это было? Ну, ничего особенного. Обычная русская процедура. То, что они всегда делают. Я даже удивлён, что мы все не вылетели сквозь крышу. Нам лучше вернуться в Филадельфию, где жизнь не
