Шесть дней в Бомбее - Алка Джоши

Грета рассмеялась.

– Мира просто устала от ее обожания. Любой устанет, если его постоянно возводить на пьедестал. Я, конечно, точно не знаю… По крайней мере, пока… – Она добродушно рассмеялась. – Но думаю, что теперь, после смерти Миры, картины Петры во много раз подскочат в цене…

Мне не нравилось, когда люди находили в смерти преимущества. Я покачала стакан в руке.

– Петра не говорила, что на выставке будут представлены лишь портреты Миры. Утром, когда я к ней зашла, она писала…

– Юношу? – Мартина вскинула выщипанную бровь. – Красавчика с русыми волосами?

Я кивнула.

– Хенрик. Его все художники используют как модель. Он говорит по большей части по-немецки. Но отзывается на слово «кава», – захохотал Павел.

– И что вы думаете?

Мы с Павлом замерли, услышав голос Петры. Она стояла перед нами в том же халате, что и утром (может, у нее вообще другой одежды не было?), но волосы теперь заплела в косы, вокруг шеи накрутила шелковый розовый шарф, а на веки нанесла тени с блестками. Вид получился совершенно эфемерный.

– Я назвала выставку «Прощай, Мира!».

Я нахмурилась.

– Но вы же до сегодняшнего дня не знали, что она умерла?

Кажется, я застигла Петру врасплох. Ее лицо стало пепельно-серым. Развернувшись, она пошла прочь, толпа расступалась перед ней и сразу смыкалась за ее спиной. Вскоре я потеряла ее из виду. Получается, она еще до моего приезда знала о смерти Миры? Но откуда? Прошло всего три недели. В газетах о гибели известной художницы не писали. Откуда же Петра узнала? Неужели все эти работы она написала, уже зная, что Миры больше нет? Но если она была в курсе, зачем же изображала передо мной удивление?

От коктейля у меня разболелась голова. Вскоре я попрощалась с Павлом и его друзьями и ушла. Я уже поняла, что вечером не смогу отдать Петре картину, и решила, что разберусь с этим завтра до отъезда.

* * *

Утром хозяйка угостила меня крепким кофе и домашними пирожками с яблоками. Кофе горчил, но я насыпала в него сахара и добавила много молока. Кто знает, может, однажды я привыкну к этому излюбленному европейцами вкусу? Хозяйка на ломаном французском спросила, куда я направляюсь дальше. Я ответила, что еду в Париж повидать агента Миры.

– Всего вам хорошего, – улыбнулась она.

Ребенок улыбнулся тоже, показав мне два своих первых зуба.

Снова взяв чемодан и нацепив на пояс кожаную сумку (оставалось надеяться, что встречные ее сочтут за модный аксессуар), я снова отправилась к Петре пешком. Подумалось, что будет лучше, если она успеет прийти в себя после вчерашней выставки, так что я около часа слонялась по Новому городу. Гости столько пили вчера, что закончилось мероприятие наверняка лишь на рассвете. В здание меня впустила все та же горничная. Я поднялась на последний этаж и постучала.

Петра не ответила, и я, как и накануне, подергала ручку. Дверь снова оказалась не заперта. Петра раскинулась на кровати, лишь слегка укрывшись простыней. Я подошла к ней и подставила руку ей под нос, чтобы убедиться, что она дышит. Тушь размазалась вокруг глаз, выглядела Петра довольно страшно. Волосы спутались, на одежде бурели пятна рвоты. На руке я разглядела синяк.

Поставив чемодан, я прошла на импровизированную кухню и поставила кипятить воду. Пошарив в шкафчиках, нашла пакет кофе и открытую пачку печенья. Все чашки грязные стояли в раковине. Я сполоснула их под горячей водой (средства для посуды не нашла). Кофе сварился, я налила его в чашку, в другую плеснула воды. И вместе с пакетом печенья отнесла все к кровати.

– Петра?

Она пошевелилась.

– Выпейте сначала воды, а потом кофе. У меня для вас есть кое-что. От мисс Новак.

Она открыла обведенные размазанной тушью глаза и, увидев меня, простонала:

– А, надоедливая девица.

И снова зажмурилась.

Пациенты порой обзывали меня и похуже. Упрямым нужна твердая рука (твердая, но добрая, как учили сестринские учебники). Я взяла Петру за липкие ладони и потянула на себя. Она отпихнула меня, села и подоткнула под спину подушку. Потянулась за кофе, но я отодвинула чашку и для начала дала ей воды.

Она жадно выпила и снова потянулась за кофе.

– Петра, вы были дороги Мире, – сказала я. – Я поняла это по тому, как она о вас говорила.

Теперь она обратила на меня внимание. Глаза ее казались такими огромными на эльфийском лице.

– Правда?

– Она говорила, что не выжила бы в школе без вас. Что вы смотрели все фильмы с Восковецем и Верихом в кинотеатре и хохотали так, что падали со стульев. Что вместе плакали над «Проданной невестой» и проклинали коварную сваху. Каждую зиму катались на коньках, держась за руки. И прогуливали уроки, чтобы вместе порисовать в парке возле вокзала.

Петра утерла нос простыней. По щекам ее бежали слезы, но на губах играла улыбка.

– С ней было так весело! Вечно она выдумывала какие-нибудь приключения. Она верховодила, а я подчинялась. Вот почему она звала меня ovce. Овечка. Но я не возражала. Для нее это было ласковое прозвище. Она могла спародировать любого – наших учителей, наставников, тренеров. У нашего химика на левой руке было только три пальца. Нас это ужасно интриговало. – Петра икнула и захихикала. – Мы часами гадали, что могло с ним случиться. Может, он таким родился? Или ему их отрезали, как в той басне «Девочка без рук»? Или он попал в зимнюю бурю и отморозил их? На уроках он всегда поднимал свои восемь пальцев и говорил: «До завтра вы должны выучить десять элементов». И мы понимали, что он это нарочно, чтобы нас поразить.

– И вот однажды Мира… – Петра расхохоталась, сбилась, попыталась начать историю заново, снова рассмеялась. Так продолжалось несколько раз. – И вот однажды Мира приклеила два пальца левой руки к ладони. И то же самое сделала с моей рукой. И мы весь день ко всем подходили, поднимали пальцы и говорили: «Вы должны усвоить десять правил». В итоге учитель застукал нас в коридоре. Мы жутко испугались, но он лишь посмеялся и сказал, что может задать нам эксперимент, после которого нам больше не придется подклеивать пальцы. С тех пор он стал нашим самым любимым учителем.

Петра опустила глаза на свой испорченный наряд и разгладила складку на ткани.

– Я так по ней скучала. С тех пор как она уехала из Праги, я вспоминала ее каждый день. Когда она училась в Париже, я ненадолго приезжала к ней, мы так славно повеселились. Поверить не могу, что ее больше нет.

Она стала кусать ноготь. Такая