Кодовое имя – Верити - Элизабет Вейн
Поле, в которое воткнулся мой самолет, по-французски называли brûlé, это слово означает сразу и «сгоревший», и «рассекреченный». В общем, спалила я его.
Теперь за нами придется присылать «хадсон», ведь в «лизандере» всем не разместиться. А значит, нужно ждать, пока высохнет грязь.
Фу, в жизни не мокла так долго и не чувствовала себя настолько несчастной – все равно что жить в палатке без света и отопления. Мне приволокли кучу пуховых одеял и тулупов, но дождь не прекращается – серый осенний ливень, который не дает ничего делать, даже если не сидишь, как в ловушке, в тайнике под самой крышей. Несколько раз я оттуда спускалась: мои хозяева стараются каждый день отвести меня к себе в дом, чтобы я могла поесть, согреться и хоть немного нарушить монотонность будней. Я уже неделю ничего не писала: кажется, у меня началось обморожение пальцев, такая стоит холодина. Мне бы сейчас митенки со съемным верхом, который можно надевать, когда потребуется. Я связала их по схеме из книжки, которую дала мне бабушка. «Предметы первой необходимости для армии», вот как называлась та книжка. Знай я заранее, насколько необходимым предметом могут оказаться такие митенки, никогда не вынимала бы их из летной сумки. А лучше бы почаще носила. Это вам не бесполезный противогаз, который только мешается.
Жаль, что я не писательница. Мне бы хотелось найти слова, чтобы описать густую смесь страха и скуки, которая царила у меня в душе последние десять суток. Эти дни кажутся бесконечными. Наверное, заключенные в тюрьме чувствуют что-то похожее. Но ждать приговора – не то же самое, что ждать казни, поэтому у меня есть надежда. Хотя существует и вероятность того, что все закончится смертью. Вполне реальная вероятность.
Между тем дни мои даже тоскливее, чем будни фабричной работницы, которая бесконечно заряжает шпульки: делать совершенно нечего, только сосать холодные пальцы, как делал в Северном море Джейми, да волноваться. Я к такому не привыкла. Всегда была чем-то занята, что-то делала. И не знаю, как занять одну только голову, не подключая остальное. Когда дождь лил так, что о полетах даже мечтать нельзя было, остальные девчонки в Мейдсенде давали храпака, вязали или делали маникюр. Мне одного вязания всегда было мало. Скучища жуткая, и никогда не хватает терпения на что-то более существенное, чем носки или варежки. Поэтому обычно все заканчивалось тем, что я брала велосипед и ехала исследовать какие-нибудь новые места.
Вспомнилась велосипедная авантюра, во время которой я рассказала Джули обо всех своих страхах. Теперь они кажутся такими банальными! Мгновенный внезапный испуг от взрывающихся бомб не сравнится с бесконечным, пробирающим до костей ужасом, когда ждешь, что тебя в любой момент могут обнаружить и схватить. Он никогда не исчезает, не отпускает, нельзя дождаться сирены, возвещающей конец тревоги. И все время слегка подташнивает от осознания, что самое страшное может произойти в любой момент.
Я сказала, что боюсь холода. Он действительно сильно осложняет жизнь, но… на самом деле бояться тут нечего, правда же? Назвать десять вещей, которые сейчас пугают меня по-настоящему?
1) Пожар.
Пожар, а не холод и не темнота. Внизу, под сеном, на полу сарая по-прежнему лежит громадное количество взрывчатки. Иногда от нее идет очень сильный запах: примерно так же пахнет марципан. Я ни на минуту не забываю, что взрывчатка там. Если какой-нибудь немец сунет сюда нос, то почти наверняка унюхает неладное.
Хотите верьте, хотите нет, но мне то и дело снится, как я делаю глазурь для фруктовых тортов.
2) Если бомба упадет на дом бабушки с дедушкой. Это не изменилось.
3) Если Джейми окажется под обстрелом. На самом деле я стала гораздо сильнее беспокоиться о нем, когда чуть больше узнала, с чем ему приходится сталкиваться.
4) Новый пункт в списке: нацистский концентрационный лагерь. Не знаю ни одного названия, и где они находятся, тоже не знаю, просто никогда не вникала в это. Концлагеря никогда не казались мне чем-то реальным, наверное, потому, что дедушка вечно разглагольствовал о страшных историях про тамошние порядки, которые почерпнул в «Гардиан». Однако понимание того, что я, вполне возможно, могу угодить в один из них, пугает куда сильнее любых статей. Если меня поймают и не расстреляют сразу же, то пришьют мне на одежду желтую звезду, отправят в одно из этих ужасных мест, и никто никогда не узнает, что со мной сталось.
5) ВОЕННЫЙ ТРИБУНАЛ.
Пытаюсь вспомнить, о каких еще страхах рассказывала Джули. Большинство из тех, что мы вспомнили в первый раз, когда сидели в столовой, просто дурость какая-то. Страх состариться! Даже стыдно от такой мысли. А вот те, о которых я рассказывала во время нашей вылазки на велосипедах, посерьезнее. Собаки. Ага, и еще поэтому вспомнилось:
6) Поль. Мне пришлось гнать его с чердака, целясь в него из револьвера, причем это был его же револьвер, который Поль лично дал мне и которым научил пользоваться. Может, я перестаралась, когда взяла его на мушку. Но он действительно средь бела дня приперся в одиночестве ко мне наверх, и никто из семьи фермера об этом понятия не имел. Уже сам по себе тревожный знак. Хозяева фермы очень внимательно следят за тем, кто приходит и уходит, и нужно, чтобы они доверяли Полю. Думаю, он явился просто за поцелуйчиками и объятиями и ретировался с весьма разобиженным видом, а я осталась, испытывая одновременно стыд, чувство вины и желание хорошенько отмыться.
Меня очень испугало случившееся, но не сразу, пока Поль ко мне лез, а потом, когда нашлось время подумать. Если Поль – или кто-то другой – попытается навязаться мне со своими хотелками, бежать будет некуда. И позвать на помощь я тоже не смогу. Придется сдаться без боя, иначе появляется риск обнаружить себя перед нацистами.
Я почти всю ночь лежала без сна, психовала и сжимала в руке клятый пистолет Поля, прислонив ухо к люку в полу, чтобы услышать, если он попытается вернуться под покровом темноты и снова начнет ко мне приставать. Можно подумать, по ночам у него нет более важных дел! Когда я наконец заснула, мне приснилось, что в люк чердака ломится немецкий солдат. И
