Кодовое имя – Верити - Элизабет Вейн
– Onze radios! – беспрерывно бормотала она себе под нос и хихикала. – Onze radios!
Это значит, одиннадцать раций. И конечно, это шутка, потому что вряд ли мы отправили бы во Францию одним махом рации в таком количестве. Ведь к каждой полагается оператор, а у каждого оператора есть свой шифр и своя частота, на которой ведется передача.
Это озадачит нацистов, когда они станут исследовать обломки.
Пятьсот фунтов взрывчатки увезли на запряженной лошадьми повозке. Потребовалось время, чтобы собрать все до последней коробки, ведь кое-что вывалилось из поврежденного фюзеляжа и задней кабины, купол которой Джули, конечно, закрыть не смогла. Но она проделала отличную работу, привязав бо́льшую часть груза. Все происходило исключительно при свете луны, поскольку никто не осмелился зажечь фонари: комендантский час уже начался, и все ужасно нервничали. Я приземлилась после часа ночи, и примерно час ушел на подготовку уничтожения «лизандера».
Не могу сказать, что чувствую себя в полной безопасности среди бойцов Сопротивления, но они, без сомнения, смекалистые. Как только рации, настоящие и поддельные, были загружены, а мертвый немец помещен в кабину, подпольщики открыли баки; самолет торчал из земли почти вертикально, и топливо просто вытекло из них. Потом его подожгли при помощи небольшого количества взрывчатки и провода. Легче легкого! Получился замечательный костер.
Пожалуй, было около трех часов ночи, когда самолет Питера заполыхал, а мы поспешили прочь с посадочной площадки. Ехать пришлось в телеге, а поскольку у меня больше не было ни брюк, ни обуви, я укрылась одним из мешков, в котором привезли передатчики. Он провонял луком и коровником. Потом при помощи самодельных лестниц я забралась на замаскированный чердак, который находится над основным чердаком сарая. Тут я теперь и прячусь. Это тайник под самым козырьком крыши. В самой его середине можно даже сидеть. Клаустрофобия у меня пока не началась. Похоже, почти вся моя жизнь проходит в крошечных, тесных закутках. Если лечь, я могу преотлично вытянуться. Можно представить, что дело происходит в задней части «фокс-мота», – там такая же холодина. Самое неловкое тут – это мытье, стирка и всякое в том же духе: воду и грязное исподнее приходится таскать вверх-вниз по приставным лестницам.
Не могу придумать, что еще рассказать о крушении. Меня одели, накормили и спрятали. Это очень благородно, учитывая, что в случае моего обнаружения всех моих спасителей расстреляют. Я просто ходячий риск, я опасна для себя самой и для всех, кто рядом, – возможно, единственная летчица союзников, сбитая за пределами России. Я видела листовки. За пойманного авиатора или парашютиста полагается награда в десять тысяч франков, которая «может быть увеличена в зависимости от обстоятельств». Эти самые обстоятельства совершенно точно подразумевают девушку, которая может сообщить люфтваффе координаты Лунной эскадрильи.
Меня пугает еще кое-что. Возможно, никто и не догадается, если я не скажу свое настоящее имя, но ведь я еврейка. Да, я ходила в гимназию при англиканской церкви, мы даже по праздникам не ели ничего кошерного, и из всей семьи лишь дедушка изредка посещал синагогу. Но от этого я не перестаю быть Бродатт. Гитлер вряд ли простит меня на том основании, что я не религиозна.
Лучше об этом не думать.
Первые полтора дня я не думала вообще ни о чем. Проспала больше суток как убитая, и это только к добру, потому что в тот день ферму буквально наводнили немецкие солдаты. Место крушения самолета два дня находится в оцеплении, пожарище засняли под всевозможными углами, в том числе с воздуха, внимательно изучили все обломки. Впрочем, оцепление не сняли до сих пор: возможно, иначе трудно отгонять стервятников-мальчишек, которые охотятся за сувенирами от королевских ВВС. А во Франции это хобби куда опаснее, чем на моей родине.
У меня продолжаются жуткие боли – они не от удара о землю, а оттого, что пришлось весь последний час полета удерживать чертов самолет в горизонтальной плоскости. Каждая мышца на руках от кончиков пальцев до плеч горит огнем, ноет даже спина. Как будто я с тиграми врукопашную сражалась. Так что, если честно, ничего не имею против отдыха. Мне никогда не удается почувствовать себя полностью отдохнувшей, даже в выходные. Дай мне волю, неделю просплю.
Вот и опять я начинаю клевать носом. Свет проникает сквозь зазоры между рейками, которые затянуты сеткой, чтобы голуби не залетали. Мой настил расположен так, что часть зазоров находится над ним, а часть – ниже, поэтому если вы достаточно подозрительны и пересчитаете зазоры, то снаружи их будет видно больше, чем изнутри сарая. Это хитрый тайник, но не абсолютно надежный. Прежде чем снова заснуть, нужно найти место, чтобы спрятать эти дурацкие заметки. Если кто-то их прочтет, трибунал станет наименьшей из моих неприятностей.
Хорошо бы появилась Джули.
Сегодня (чтв 14 окт) я провела все послеобеденное время на гумне сарая и училась стрелять из револьвера «кольт» тридцать второго калибра. Было здорово. Митрайет и несколько ее товарищей караулили, а Поль предоставил оружие и выступал в роли преподавателя. Револьвер входил в набор его снаряжения от УСО, но у него был и кольт покрупнее, тридцать восьмого калибра, и все кругом думают, что он мне пригодится, раз уж больше ни на что особой надежды нет: у меня ни липовых документов, ни нормального французского. В глазах Поля я просто очередной агент УСО, которого надо быстро вымуштровать; в результате я нежданно-негаданно постигаю систему «двойного нажатия». Стреляешь дважды, быстро, каждый раз целишься, так что никого не приходится брать в плен. У меня неплохо выходит. Даже, наверное, можно было бы получить удовольствие от этого занятия, если бы оно не было таким шумным и Поль не хватал меня за разные места. Теперь я его вспомнила, по тому рейсу в Англии. Я вела самолет, а он положил ладонь мне на бедро. ПРЯМО В ВОЗДУХЕ. Бр-р. Митрайет говорит, что он ведет себя так не только со мной и норовит прихватить каждую женщину моложе сорока, которая оказывается в пределах досягаемости его шаловливых ручонок. Понять не могу, как Джули умудряется мириться с таким поведением и даже поощрять его в рамках своих служебных обязанностей. Наверное, она просто смелее меня – и в этом, и во всем остальном.
Как выяснилось, Митрайет – не настоящее имя девушки-подпольщицы, а псевдоним. Она посмеялась над моим заблуждением и сказала, как ее зовут на самом деле, а то неловко получалось, когда
