Кодовое имя – Верити - Элизабет Вейн
Когда Митрайет принесла завтрак, состоящий из хлеба, лука и жуткой жижи, которая сходит тут за кофе, я не сдержалась и вывалила на нее свои беды. Конечно, по-английски. А под конец разразилась слезами. Она посочувствовала, но явно была в замешательстве. Не знаю уж, что там до нее дошло из моего рассказа, и вряд ли ей удастся хоть чем-то мне помочь.
Написала «конечно, по-английски» и вспомнила о страхе номер семь: быть англичанкой. Вроде бы я говорила Джули, что боюсь неправильно носить форму, что люди станут смеяться над моим произношением. Пожалуй, меня до сих пор все это тревожит, ведь поводов только прибавилось. Взять хотя бы одежду. У нас с Митрайет совершенно разный размер, хоть в бедрах, хоть в талии. Пришлось надеть платье ее маман, старомодное и чопорное, ни одна уважающая себя девушка моих лет в таком ходить не станет. Правда, пуловер Митрайет отлично на меня сел, а еще мне дали латаный-перелатаный шерстяной пиджак, когда-то принадлежавший ее брату, но в сочетании с допотопным платьем теплая одежда выглядит совершенно по-идиотски. Дополняют наряд, только представьте, деревянные сабо – точно такие же носит бабушкин садовник. Выглядеть поприличнее у меня шансов нет, если только мы не пустим в ход талоны на одежду, которые принадлежат Джули. Я не особо претендую на стильный вид, но если попадусь людям на глаза в таком странном костюме из обносков, они уж точно удивятся.
А еще акцент! Да уж.
Митрайет утверждает: уже по походке сразу видно, что я не местная. Даже если я заскочу в магазинчик на углу, одетая по последней моде, и не скажу никому ни словечка, меня все равно раскусят. Одним своим видом я выдам себя и навлеку беду на всех, кто меня окружает. Я ужасно боюсь их подвести.
Да, кстати, страх подвести людей. Или это не страх, а чувство вины? Как будто в шестеренках мозга застрял осколок гранита и не дает им нормально вращаться. Подвести людей. Бесконечный список собственных неудач и тревог без конца крутится в голове. Вдруг меня поймают и заставят выдать местоположение аэродрома Лунной эскадрильи? Я ведь уже подвела всех тех пилотов «лизандеров», которые так хорошо относились ко мне и так верили в меня, что сглупили и отпустили во Францию на одном из своих самолетов. Мне доверял командир эскадрильи, не говоря уже о беженцах, которых я должна была доставить в Англию. Я жутко подвела ВСВТ, где служу пилотом-перевозчиком, потому что смылась оттуда и вроде как ушла на неопределенный срок в самоволку, а еще я до дрожи боюсь нечаянно подвести хозяев этой фермы, если меня тут найдут или схватят в другом месте и пытками заставят выдать партизан. Сомневаюсь, что смогу хоть о чем-то смолчать, если гестапо всерьез за меня возьмется.
Все мысли ведут к местному гестапо. Ладно, значит, оно будет моим страхом номер девять. Тайная полиция нацистов, от одной мысли о которой тошно делается. Я совершенно уверена, что управление гестапо Ормэ станет первой остановкой на моем пути в место заключения, неважно какое, где все для меня закончится.
Если только оно не взлетит на воздух раньше. Хотя, похоже, в ближайшее время ничего такого ждать не приходится. Мы тут уже десять дней. Отчасти я не писала ничего с прошлой недели потому, что не хочу доверять бумаге эти мысли, не хочу придавать им хоть какое-то подобие реальности, превращая их в слова. К тому же, дай я себе волю на этой неделе, уже извела бы половину бумаги на перечисление предположений и догадок.
Джули исчезла.
Да, она встретилась с первым связником во вт. 12 октября, на следующий день после нашего прибытия, но потом просто пропала, будто ноги ее никогда не было во Франции. Сегодня уже двадцать первое. Больше недели от нее ни слуху ни духу.
Теперь я понимаю, почему ее мать, словно миссис Дарлинг, никогда не закрывает окна спален своих детей, когда тех нет дома. Пока делаешь вид, что они могут вернуться, надежда жива. Вряд ли в мире есть пытка хуже, чем не знать, что случилось с твоим ребенком.
Здесь такое происходит сплошь и рядом. То и дело люди просто исчезают, иногда целыми семьями. И никто ничего больше о них не слышит. Они пропадают бесследно. Когда сбивают летчиков или топят корабли с моряками, это хотя бы ожидаемо. Но тут, во Франции, такие вещи происходят и с обычными людьми. Однажды утром вдруг обнаруживается, что соседний дом опустел, или почтальон не явился на работу, или твой друг либо твой учитель не пришел в школу. Думаю, пару лет назад еще существовал шанс, что эти люди сбежали куда-то, в Испанию или в Швейцарию. Да и теперь остается малюсенькая надежда, что Джули просто залегла на дно, выжидая, когда пройдет неведомая опасность. Но чаще всего исчезнувших людей засасывает механизм нацистской машины смерти – так от чибиса, оказавшегося в пропеллере бомбардировщика, не остается ничего, кроме горстки перьев в турбулентном следе, будто никогда не было у птички ни теплых крыльев, ни бьющегося сердечка.
Официально об арестах не сообщается, но они происходят каждый день. Если кого-то забирают прямо на улице, прохожие зачастую даже не смотрят в ту сторону, чтобы самим не попасть в беду.
Джули пропала.
Мне больно это писать, видеть такие слова на полях своего летчицкого блокнота возле записи «“де хэвилленд москито” – отказ двигателя после взлета». Но эти слова правдивы. Она пропала. Может быть, уже мертва.
Я боюсь, как бы меня не схватили. Боюсь, что Джули уже нет. Но больше всего я боюсь, что она в плену у гестапо Ормэ, а это очень возможно. Почти наверняка так и есть.
Писала, а у самой мурашки бежали по спине, теперь перечитала написанное, и снова мороз по коже.
Пора остановиться. Эти чернила действительно невероятно хороши, не размазываются, даже когда на буквы падают слезинки.
* * *
Верити, Верити, я должна запомнить, что ее нужно называть Верити. Такая докука.
Подпольщики не могут ничего делать, у них нет связи между собой. Узловым элементом всей операции должна быть Джули, которая неизвестно где. Предполагалось, что она будет
