Руны земли - Георг Киппер
– А все потому, что Хавард, наш стирман, – полный простак, – засмеялся один из стариков Хаварда по имени Эйрик Ворон, подслушав перекличку дренгов. – И корабль этот набит простаками по самую кромку бортов, и все вы, парни, попали не туда и не в то время, так что размазывайте сопли, глотайте слезы и проситесь домой.
Все рассмеялись. Белокурые волосы Эйнара уже насквозь промокли. Плечи Инги защищал хёттр, верх которого он сдвинул на затылок, Эйнар же сидел в простой безрукавке из стриженой овчины, и рукава его были мокры до плеч, а на голове не было даже кожаной шапки. Инги подумал, как ему повезло – его отец, Хельги, когда-то ходил в морские походы и теперь подсказал сыну множество мелочей, даже колпак кожаный на случай дождя посоветовал держать за поясом. Теперь вот пригодилось.
Отец Эйнара тоже был гребцом, но погиб в самом начале славного похода на Миклагард и не смог научить сына важным мелочам выживания, а Торд был простым земледельцем без опыта длительного похода на веслах.
– Эй, Инги, сбиваешься! – окликнул его Хавард.
Стирман приказал сушить весла, и под шелестящей капелью с весел проплыл целый остров из коряг, травы и листьев. Ослабевший дождь открыл пространство, и за прибрежными ивами стали видны могучие дубы и вязы, гордо стоящие на высоком склоне. Гребцы продолжили свой мерный труд. Впередсмотрящий крикнул об очередном повороте и еще одном камне, скрытом по штирборту под водой. Неспешные движения весел, медленное скольжение берегов за корму.
Старики Хаварда разожгли очаг и кипятили согревающий отвар. Свободные от гребли, накрывшись кожами, проваренными в восковом составе, сгрудились у очага, как блестящие от дождя камни.
Скоро Хавард объявил смену, и Инги, переодевшись, тоже уселся у небольшого очага, выпил горячего эля, осмотрелся. Первое напряжение от новой обстановки прошло, его парни уже чесали языками как ни в чем не бывало.
Инги тихо спросил у Эйнара:
– Как ты думаешь, когда мы вернемся?
Эйнар, кутаясь в теплый плащ, пожал плечами.
– По мне, так можно и не возвращаться, это у тебя теперь жена, родня, а мне… Мне бы быть ближе к Ингигерд, больше ничего не надо.
– Быстро же ты забыл наших девчонок.
– Оборачиваясь назад, можно шею свернуть.
Инги любил оборачиваться назад, любил всякую древность, хотел бы испить напиток памяти, поднесенный валькирией убийце Фафнира, слышать о тайнах рун, принимать вызов времени. Но…
Отец Инги заметил утром, что связующий иногда важней самих рун Верной Сигурду, положившему меч на брачное ложе. Смотри и пытайся понять самого вестника; Альгис-калбинг, прусс, и есть тот человек, который высвечивает тайну рун хранительницы кольца Андвари. Но вот Инги смотрел на Альгиса и не понимал, какая же тайна в этом человеке, сидящем у корабельного очага, в его пропахшем потом и дымом теле, в нелепом произношении и деланых улыбках? Он, конечно, большой воин, если все то, что он рассказал о своих приключениях с эстами, правда. Но что Инги должен понять в нем? Такое занятие Инги не вдохновляло. Вот разгадывать смыслы знаков Водена-анса, погрузиться в глубь самих рун – это для него. Он видел себя припавшим к Источнику Ми́мира[112], как Отец древних песен, отдавший у корней Мирового древа собственный глаз за право напиться из источника знания. Инги мнил себя восходящим как, Ас повешенных, по Мировому ясеню, чтобы вздернуть самого себя среди ветвей смысла. Вздернуть на девять дней и ночей, проткнув копьем трезвости собственные ребра, – вот путь эрила, от которого сладко замирает сердце. Своенравная дочь Отца древних песен хочет собрать звенья и поменять поток кольца Андвари? Что же, Инги найдет ответ сам и поймет, что это значит для связующих.
Кончилась темная весна, тесное время лося, и красный орел взлетает над водами за головой мудреца, брошенной в небо. Как скудны слова, передающие описание рун, как велика тайна их предсказания и приказания, предупреждения и предопределения.
Инги размышлял о судьбе. О том, как она закладывается задолго до рождения. И если Брюнхильд была в прошлой жизни валькирией Сигрдривой и в следующей жизни расплачивалась за старые победы, то какие победы были в его, Инги, прошлой жизни или жизни его отца и деда, за которые теперь надо будет платить?
Дождь не прекращался. От тепла, разливавшегося по мышцам при начале пути, теперь осталась лишь дрожь, крадущаяся по суставам, и, казалось, даже в кишках сквозило от холода, а ребра и кости с трудом умещались в теле. Казалось, отдых продлился слишком мало, когда Хавард опять объявил смену. Дня через три мышцы освоятся, как на сенокосе, когда после первого полного дня косьбы даже дышать трудно от боли в ребрах и плечах. Затем через пару дней боль расходится, и дальше можешь косить до вечера без боли. Раз, раз, раз…
– Хильд, Хильд, Хильд, – вертелось на языке Инги.
Плеск весел, приказы стирмана, его перекличка с впередсмотрящим. Крики-предупреждения с других кораблей. Взрывы хохота у очага. Парни, оставшиеся без присмотра родителей, становились все больше похожими на безмозглых и злых скоморохов.
«Битва, битва, битва», – звучало в голове Инги. Битва уже шла, и Инги ее выдержит.
Плеск весел, скрип уключин, расходящаяся волна, спина товарища. Корабли шли в глубь бескрайней земли, на восток, шли в сторону Йотунхейма, Страны великанов, страны первозданной силы, не скованной порядком.
* * *
Южнее Верхнего моря, Ильмери, шел большой осенний торг, куда все купцы привезли не только свои товары, но и девочек и девушек на смотрины. Родители могут с ребенком сделать все.
Еще младенцем отнести в лес на съедение дикому зверю, могут отпустить в лодочке или люльке по реке или отвести лютой зимой в нетопленную избу и вспомнить дня через три. Могут продать девушку буйным молодцам на забаву, продать за хлеб для всей семьи в голодный год или обменять на скот или другой товар. А могут отдать замуж к ближайшим соседям или в чужой род. И это немногим лучше, чем рабство, но все же лучше.
Так как сильные люди держали за соседей не столько своих родственников, а целые народы других языков от самых глухих восточных лесов до крайнего моря на западе, то ради соседской дружбы и выгоды многие девушки оказывались замужем далеко-далеко. И, бывало, жили счастливо. Во всяком случае, оставшиеся на родине хотели в это верить. Так что на торговом поле не только заключались сделки, завязывались ссоры и дружбы, но и решалась судьба. Твоя, твоих детей и внуков. Было страшно и
