Та, которая свистит - Антония Сьюзен Байетт
– Послушайте, – снова послышался его голос, – день проходит, садится солнце, но на смену ему приходит другое светило – полная луна. Я расскажу вам о свете. Вы знаете, как знаю и я, о свете и тьме, о том, каково быть вовне, где оба имеют силу. У нас есть дела, но вам о них неведомо, потому что вам еще не говорили. Но я расскажу. А вы будете слушать.
Она поднесла капсулу к губам. Глаза влажные. Она знала – откуда? – что он не любил прикасаться к другим людям. Но, видя, что иначе нельзя, он подошел, забрал капсулу и обхватил ее покрасневшие ладони своими. Постепенно темнело. Заблестел круглый диск луны. Он подсел к ней и предложил посмотреть на луну. В лунном свете стеклянные шипы казались текущей по камням водой.
– Будем мудры, как змии, – сказал он. – Надо войти и отыскать выход, и я расскажу вам все, что знаю, и как нам до́лжно жить. Еще таблетки есть?
Она протянула конверт.
– Нет, я не для себя. У меня тоже есть запас. Сохраните их на случай, если другого выхода не будет. Ведь если у нас с вами есть средство уйти навсегда, то проще набраться храбрости и остаться. Спрячьте.
И вот она, как ребенок, подалась в его сторону, словно просясь в объятия.
Она чувствует: приближаться ему не хочется, но они и так слишком близко. Быстрым и изящным движением он обнял ее, прижал к себе, коснулся прохладными губами ее лба.
– Я с тобой. Не забывай, я с тобой. Я позабочусь о тебе и о себе.
– Кто ты? – спросила она.
– Я возьму себе имя. Позже. Когда будет велено.
IХ
– А Тано мне сказал, что видел тебя в телевизоре, – начал разговор Лео.
– Ему бы в это время уже в постели лежать, – начала защищаться Фредерика.
Они возвращались из школы к себе на Хэмлин-сквер.
– Мне ты не сказала, чтобы я тоже не сидел допоздна?
– Кажется, я тебе говорила. Но ты, как всегда, мимо ушей пропустил.
– Кажется? Значит, не говорила.
– Что ж… Это мое дело, – не очень уверенно ответила она.
– Твое. Ха-ха!
– Как мило видеть вас среди ваших милейших цветов! – кричит Мари Аджъепонг, мать Климента и Тано, через всю площадь.
Только что на отремонтированном пороге появилась Виктория Эмплфорт и накинулась на Фредерику с поздравлениями.
– О! Фредерика, как необычно! Восхищаюсь вашей выдержкой!
Фредерика едва заметно повернулась в ее сторону, улыбнулась.
– Все тебя видели, – заметил Лео, – кроме меня.
– И меня.
Он остановился, посмотрел на нее:
– Ты сама не видела? А почему?
– Решила, что точно себе не понравлюсь. Окажусь этакой дурындой.
– Тано ничего такого не показалось. Он только сказал, что ты слишком часто поправляла прическу. И еще ему понравились твои ресницы.
– Ресницы? Он так сказал? Ему же только семь.
– Сказал, они смешные. Как мохнатые гусеницы. Те, что тоже были в передаче. Вроде так.
– В вашем возрасте, – начала рассказывать Фредерика, открывая входную дверь, – нам всем было очень неловко, когда матери приходили в школу в дурацких шляпках. До сих пор кажется, что более или менее сносных шляп просто не существовало. Каждый ребенок считает, что у его мамы дурацкая шляпка. Чересчур большая, чересчур маленькая, слишком игривая, слишком вызывающая, цветочков многовато, вуаль слишком густая. Сколько ребят, столько матерей и столько же стыда! Да, каждый хотел, чтобы мама пришла в школу, но только чтобы ее не видели!
– Я не против, что ты в телевизоре. Мне, кажется, даже нравится. Все прямо ахают. Шутят, конечно, но ничего страшного. Шутят всегда и обо всем. Как со шляпками.
«Зазеркалье» с самого начала искрометно и тонко высмеивало ящичность Ящика. Под крышкой ящика полыхнули языки пламени, обнаружились горячие уголья и жаркая зола: сущий очаг, вокруг которого делятся сплетнями, – до появления Ящика такое служило средоточием жизни малых групп. Затем огонь, рисовавший тенями по сводам пещеры, сменялся ровным серебристым туманом (или клубами дыма) в изысканной позолоченной раме. И вот туман рассеивался, открывая интерьер Зазеркалья. Там были вращающиеся двуликие часы, с одной стороны с циферблатом, с другой – с ухмылкой. Размноженные одинаковые грибы, паутинки, окна. В глубине ящика было нечто вроде эркерного окна или зеркала, отражающего такое окно. В середине – прозрачный ящик внутри ящика, в котором и сидела Фредерика и в который то и дело заглядывала камера. На протяжении всей передачи по краям этого пространства бегали, летали и кружились разные существа и растения. Розы и лилии, гигантские гусеницы и шахматные фигуры, приумноженные зеркалами. То были творения студентов Художественного училища Сэмюэла Палмера, тех самых, что работали над синими злюками и яркими бананово-желтыми воронками из «Желтой подводной лодки».
Тогда начинали входить в моду длинные платья Лоры Эшли – из хлопка и вельвета, с ностальгическими цветочными узорами в викторианском духе, скрытыми оборками на шее и запястьях. На Фредерике были бутоны кроваво-багряных роз на мшисто-зеленом фоне или бледные примулы на густо-синем. В первых пилотных выпусках она носила каре а-ля Видал Сассун, однако, по мере того как на волне успеха передача продолжалась, ее рыжие волосы отрастали все длиннее. Остроумная, сообразительная и уже зрелая Алиса.
Замысел Уилки, подобно шахматной доске Льюиса Кэрролла, предполагал точную и одновременно свободную схему, в рамках которой могли возникать и разрастаться мысли, образы и связи. Фредерика же была величиной постоянной. Каждую неделю выбирали предмет, идею и персону, живую или уже ушедшую. Стояла задача избегать шаблонных журналистских рубрик – актуальные события, политика, искусство, наука, пикантные новости, сатира, – а также сочетать все по-новому. В каждой передаче один гость должен разбираться во всех трех темах, второй же мог ограничиться только одной.
В последнем квартале 1968 года отсняли три пилотных выпуска. В первом, задающем тон, говорили о Чарльзе Доджсоне, абсурде и старинных зеркалах. Во втором речь шла о Дорис Лессинг и ее представлении о свободных женщинах, высказанных в «Золотой тетради», примыкали к ней Джордж Элиот и пищевые контейнеры. Третья была посвящена «творческим способностям», говорили о Зигмунде Фрейде и керамике Пикассо. Последующие передачи изобретательно разрастались во всех направлениях, как зрительно, так и интеллектуально. Материалом служили забавные эклектичные пародии 60-х годов. Фредерика являлась в образе Белоснежки в стеклянном гробу, русалки с зеркалом в балаганном аквариуме, ведьмы в сахарном домике, а в выпуске, темой которого был секс, – в стеклянной коробке, запечатанной семью замками, в образе супруги джинна, которая без труда улизнула и соблазнила под сенью пальмы
