Между молотом и наковальней - Михаил Александрович Орлов
– А уж я-то… Спасу нет, – прошептал Василий Дмитриевич, чувствуя, что мысли у него путаются, и велел рынде: – Ступай. Да, скажи, девкам, чтоб баню топили, да живо, и кваску ягодного туда принесли.
Вновь устремив на мужа томный, увлекающий в бездну взгляд, приподнялась на цыпочки и поцеловала Василия в самые уста, не обращая внимания на оторопевшего рынду.
32
Уже не предостережения из Сарая-Берке, а тысячеустая молва принесла весть о получении Василием Дмитриевичем ярлыка на Нижний Новгород. В обреченном граде началось брожение умов. Что грядет далее, никто не ведал, возникали самые невероятные, сказочные версии и предположения. Неисчерпаемый запас сплетен и слухов тревожил умы, приводя их в смятение. Впрочем, без сей приправы жизнь теряла остроту и становилась пресной, скучной и бессмысленной. Одни по привычке отвергали очевидное, другие предполагали самое невероятное…
Последний раз власть в городе сменялась, когда Борис Константинович предъявил племянникам ханский ярлык на Нижний и они, не смея пренебречь волей Тохтамыша, словно побитые псы, поскуливая, убрались восвояси.
Здесь иной раз выбирали государя, почти как в Великом Новгороде, но без веча, а кулуарно, из суздальского княжеского дома. Кандидатов на здешний престол хватало, но сейчас авторитетом хана городу навязывали московского государя, и это многих настораживало…
Шестнадцать лет назад, не убоясь ордынцев[89], подвыпившие нижегородцы умертвили присланного всесильным темником Мамаем посла Сарайку (он же Сары-Ака) и тысячу сопровождавших его нукеров. Теперь улус Джучи претерпел страшное поражение от Тимура Гурагана и не мог быстро оправиться. Однако вновь, как встарь, караван-сараи наполнились купцами, зашумели базары, прилавки которых ломились от всевозможных товаров.
На Волге любили привольную обильную жизнь на широкую ногу. Когда-то, верно, именно так гуляли былинные богатыри в стольном граде Киеве при Владимире Красном Солнышке. Эх, славное, верно, было времечко!
Нижегородский князь Борис Константинович, встревоженный нелепыми слухами, собрал бояр в палате, расписанной чудными греческими фресками. Когда все чинно расселись, он, не в силах совладать с душевным беспокойством, со слезами на глазах напомнил присутствующим:
– Господа и братья, бояре и друзья! Вспомните свое крестное целование, которое давали, поступая ко мне на службу. Коли вы вознамерились отречься от меня, то по крайней мере сделайте сие сейчас, и я удалюсь в Печерскую Вознесенскую обитель, чтобы принять постриг… Вынесите же приговор мне прямо и честно.
«Нашел простаков сознаться в замышленном!» – подумалось многим.
Кто осмелится заявить такое государю, обладающему всей полнотой самодержавной власти? Безумцев не нашлось. Все молчали, хотя на пирах так расходились, что не угомонить, не утихомирить, прости Господи… Вот они ныне сидят перед ним, плечом к плечу, крепкие, бородатые балагуры, рубаки и удальцы, не раз проверенные и испытанные в переделках.
Волей-неволей каждый правитель считается со своим окружением, потому Борис Константинович с тревогой ждал ответа, понимая, что особой популярностью не пользуется, но надеялся на целование креста и клятву верности.
Василий Румянец каким-то звериным чутьем уловил, что на него от князя пахнуло лежалой травой – верный знак того, что тот не жилец. Только теперь он окончательно уверился, что не прогадал. Москва надежней, хотя первым там ему, вестимо, не стать. Может, продал бы друга детства и раньше, да не предлагали… Ныне же он, постарался, как мог, успокоить Бориса Константиновича:
– Не печалься, господин князь! Мы все верны тебе и, коли потребуется, головы за тебя сложим и кровь прольем, не поскупимся… Веришь?
– Тебе? Да! – кивнул Борис Константинович, приободрившись, обнял Румянца и поцеловал его в уста. Да и как усомнится в этом прямом, честном человеке… Это Иисус Христос наперед ведал о замыслах Иуды Искариота, а простым грешным такое не дано.
Обстановка в городе оставалась тревожной. Даже служанки княгини Аграфены Ольгердовны приносили с торга странные, ни на что не похожие вести, не говоря уже о соглядатаях, рыскавших везде, где только можно, точно борзые, взявшие след. Самым упорным и последовательным врагом себе оказался сам князь, не желавший замечать очевидного и способствовавший успеху своих недругов, но потерявший разум теряет за тем все остальное.
Убедившись, что Борис Константинович всему поверил, Румянец, посмеиваясь в кулак и вернулся к себе. Все складывалось очень даже премиленько, и боярин отрядил слугу навстречу москвичам, дабы те поторапливались, обещая им выдать своего государя головой, пока тот не очухался.
Когда ханский посол в желтом, словно золотом, кафтане в окружении слуг приблизился к нижегородским воротам, гулко протрубив в рог – открывайте, мол! Князь почувствовав неладное, не пожелал впускать незваных гостей. Те, ничуть не удивившись сему, разбили шатры против городских ворот. Видя это, Румянец принялся убеждать Бориса Константиновича узнать в чем дело.
– Господин князь! Ханский посол с московскими людьми явился сюда, дабы учинить с тобой мир и вечную любовь, а ты намерен устроить брань братоубийственную. Не позорься, не смеши честной люд…
– Коли это так, то почему московские ладьи совсем недавно проследовали мимо города без остановки, а сейчас ратники Василия нагрянули к нам ни с того ни с сего? Я их не звал, – не соглашался Борис Константинович.
– Василий Дмитриевич небось к своей Софье торопился, по ней соскучился, не до тебя было. Вспомни себя в его годы. Да и что они тебе сделают? При тебе дружина, городская стража и весь честной народ нижегородский, а с ними не более двух тысяч ратников. Ярлык на Нижний Новгород ты получил из рук самого царя, так кого тебе страшиться? У тебя самого на боку меч-кладенец… Помнишь, как рубились по молодости? Эх, добрая стояла пора!
– В молодые годы всегда приятно возвращаться мысленно, ибо повторить прошлое не дано, – с грустью заметил Борис Константинович.
Неожиданно припомнилось, как отражали поход мурзы Булат-Темира[90], ходили на Хасана[91] (иначе Осанна), с москвичами осаждали Тверь, когда князь Михаил Александрович получил от Мамая ярлык на Владимирский стол, и мстили мордве за жестокий набег… Однажды Румянец даже заслонил Бориса Константиновича собой и получил стрелу в плечо. Как же после этого в нем усомниться?
Велел отворить ворота. С этой минуты от князя уже ничего не зависело. Все определяли другие.
Татары и москвичи неторопливо, по-хозяйски вступили в город. Ударили в большой колокол на звоннице Преображенского собора, созывая народ.
– Кто велел звонить? – вскричал срывающимся от волнения голосом растерявшийся князь, чувствуя недоброе, но еще не сознавая, чем все кончится.
Никто не ответил, словно не расслышал его слов. Чему предстояло свершиться, уже
