Между молотом и наковальней - Михаил Александрович Орлов

Горожане стекались на площадь перед собором. Когда все пространство заполнилось народом, посол Тохтамыша царевич Улан с высокого крыльца бесстрастным голосом объявил на ломаном русском:

– Отныне сей град со всеми прилегающими к нему землями и угодьями по воле всемилостивейшего великого хана переходит под власть владимирского князя Василия Дмитриевича, предкам которого он принадлежал прежде… – и прочее, прочее, что всегда сопутствует судьбоносным, но еще не понятым до конца решениям, не объясняя случившееся, а лишь скрывая и запутывая все за пеленой слов.

Тщетно нижегородский князь взывал к боярам и дружине, умоляя не выдавать его, – все отводили глаза в сторону. Остатки совести еще гнездились в сердцах людей, и кое-кто осознавал всю подлость происходящего. Ну и что с того!?

Дабы у Бориса Константиновича не осталось иллюзий относительно своего будущего, на крыльцо тяжелой поступью, будто неся крест на Голгофу, поднялся Василий Румянец. Никто лучше его не мог пояснить происходящее, да и ему это далось нелегко. Склонив голову набок, будто петух перед дракой, он глянул одним оком на друга детства, недобро ухмыльнулся и молвил без обиняков:

– Господин князь, не надейся более на нас, – и показал рукой на стоящих за ним бояр. – Отныне мы не твои, а слуги Василия Дмитриевича! Вытри свои слезки и ступай с Богом, куда тебе повелят…

Далее он присовокупил еще несколько ничего не значащих фраз и медленно спустился с крыльца.

Только теперь несчастный окончательно уразумел, что обманут, и задолго до свершившегося. Чудовищное притворство и лукавство своих ближайших советников поразило и ужаснуло его… Случалось и не такое. Люди предают друг друга испокон веков, и с этим ничего не поделать. Разве не Каин умертвил Авеля, а когда его спросили: «Где брат твой?» – ответил: «Я не сторож брату своему»? Так и нижегородские бояре отныне не слуги прежнему государю.

Бесконечно одиноким почувствовал себя Борис Константинович среди своих вчерашних соратников, с которыми пировал и держал прежде совет.

Ай да Тохтамыш! Пожаловал ярлык на Нижний Новгород одному и тут же отдал его другому. Впрочем, он по крайней мере нехристь, с него какой спрос, а эти своему князю крест целовали… Тем не менее свершилось неправое, противное совести действо.

В бессильной злобе Борис Константинович стащил с головы кунью шапку, бросил ее наземь и принялся топтать… Все молча взирали на него – пусть потешится напоследок. Он вроде оставался еще жив, но его как бы уже и нет.

Наконец, притомившись, князь сник. «Значит, такова воля Божья, – мелькнуло у него в уме. – А разве можно ей противиться?! Ведь она непостижима…»

Разом стало все безразлично, и он поник головой. То, о чем совсем недавно мечтал, к чему стремился, чего желал, развеялось, будто предрассветный туман над Волгой. Страшная усталость навалилась на плечи. Тупо, без интереса ждал, какую судьбу ему предопределят: зарежут, словно бычка, удавят, как татя, постригут в монахи… Все это теперь ему стало безразлично. Он ступил на дорогу, ведущую в небытие, и предался воле Всевышнего, лик которого на церковных образах суров и немилосерден.

Нет глупее и нелепее положения государя, которому все изменили – бояре, дружина, даже простолюдины. Нижегородский люд не воспротивился переходу города под руку Москвы, не жалел свергнутого униженного князя, а вел себя так пассивно, что это выглядело даже большим предательством, чем измена Василия Румянца. Простые нижегородцы надеялись на защиту Василия Дмитриевича Московского от татар, мордвы, черемисов, которые тревожили их рубежи.

Бориса Константиновича и немногих его доброхотов взяли под стражу. Теперь они казались людям пустыми, никчемными, лишними. В сознании бывшего князя родилась и окрепла истина: коли все так сложилось, то дальнейшая жизнь не сулит ничего хорошего, лучше уж смерть, чем ее продолжение. Пусть скорее приходит желанная кончина.

Илья Иванович Квашня после пленения Бориса Константиновича послал гонца в Москву с вестью об удачном исходе задуманного, ибо все произошло на удивление легко, почти шутя.

О захвате Нижнего незамедлительно проведали племянники Бориса Константиновича, полагая, что москвичи старались для них, но не тут-то было. Их даже не впустили в ворота. Илья Иванович, выехав им навстречу, заявил без обиняков:

– Вы здесь лишние, убирайтесь, откуда явились!

Разобиженные Василий и Семен, понурив головы, повернули коней вспять и у первой же придорожной часовни поклялись на честном кресте вернуть себе Нижний. Но легко обещать, а трудно исполнить.

Вскоре сам великий князь Василий Дмитриевич пожаловал в город. Встречаться с пойманным Борисом Константиновичем он не пожелал, да и что они могли сказать друг другу? Всех, кто противился воле Москвы, объявили изменниками и негодяями. Как следствие того их подвергли опале, а то и заключили в остроги.

Утвердив по просьбе Софьи Витовтовны наместником в Нижнем Дмитрия Всеволожа, великий князь велел Бориса Константиновича с Аграфеной Ольгердовной и детьми развести в оковах по разным острогам, наказав держать их в строгости и под крепкой стражей.

Так земли Нижнего Новгорода влились в состав великого княжества Владимирского, изрядно увеличив его территорию и закрепив главенство Москвы в Северо-Восточной Руси.

Часть вторая

(1393-1397)

1

Хмурым октябрьским днем в ворота митрополичьего двора на Никольской улице постучались. Запыленный странник, опираясь на посох с заплечной котомкой, в которой находились буханка черствого хлеба, сменные порты, нитки и лоскутки для заплат, на вопрос чернеца-привратника: «Что надо?» – смиренно опустил глаза и ответил, что хочет повидать владыку Киприана.

– Сейчас его нет. Я доложу о тебе, а там уж его воля, – пообещал монах, немало повидавший всяких посетителей на своем веку, и указал на лавку в стороне.

Когда святитель Киевский и всея Руси вернулся после обедни в Успенском соборе, ему сообщили о неизвестном. Находясь в благодушном расположении духа, тот велел звать незнакомца.

Ввели лысого, среднего роста человека, который назвался Петром из Велика Тырнова. У владыки невольно поднялись брови и сердце дрогнуло. Каждому приятно встретить земляка, а Киприан впервые увидел белый свет именно в этом болгарском городе в семье одного из «болярских» родов.

– С чем явился? – спросил он, интуитивно поняв, что это не простой визит.

– Принес скорбную весть…

– Говори, что там у тебя стряслось, не томи, – помрачнел митрополит.

– После трехмесячной осады Тырново пало. Защитников его османы перебили, часть жителей увели с собой, дабы продать в рабство, а убогих и стариков выгнали в горы, и они скитались там, словно дикие козы, пока не нашли себе кров или не погибли от холода и голода.

Велико Тырново в Болгарии называли «царицей городов» и считали вторым городом после