Поцелуи на хлебе - Альмудена Грандес
– Вон от той тебя надо спасти? – девушка хохочет. – Да она же красотка!
– Ох, не говори…
И так начинается идеальная ночь – и в ее идеальности тонет все остальное: робость, стыд, опьянение, похмелье, память, сомнения, время и пространство.
Они засыпают очень поздно или, скорее, очень рано: когда они наконец смыкают веки, уже рассветает, но сон приходит разом, не заставляя себя ждать. Просыпаются они в обнимку. Застеснявшись, стремительно размыкают объятия, откатываются в разные стороны и тут же понимают, что скучают по телу другого. У нее раньше был парень, хоть и недолго, у него девушки не было никогда. Оба уже просыпались в постели с другими. Обоим ближе к тридцати, чем к двадцати пяти, но ни один не знает, что сказать, а потом она поворачивается к нему, целует и объявляет, что пойдет готовить завтрак.
В это мгновение Хайме оглядывает комнату и обстановку и очень ясно понимает: это не его дом. Смотрит на девушку и ощущает что-то странное, укол чего-то сладостного, но и грустного одновременно, им овладевает двойственное чувство, нечто между сильнейшим удовлетворением и тревогой от глубокого погружения в чужую жизнь. С утра она показалась ему куда красивее, чем накануне. Глядя, как она выходит из комнаты, он колеблется. Как быть? Защищаться или отдаться этому чувству, наслаждаться или бежать в ужасе, принять или отринуть то, что с ним происходит? Он знает одно: что никогда не был хорош в таких делах. И поэтому думает одеться и уйти без проволочек, а потом тут же возмущается, как такая чушь могла прийти ему в голову. Он вдыхает ее запах, дает ему проникнуть в ноздри и завладеть его сознанием, и запах этот заставляет его надеть брюки и рубашку и отправиться на кухню и не дает думать больше ни о чем.
Она стоит к нему спиной, следит за сковородкой, в которой плавают ломтики хлеба, и говорит, не оборачиваясь:
– Я решила сделать гренки.
Она оборачивается, он замечает, что на ней лишь огромная футболка и фартук.
– Ты любишь гренки?
– Обожаю, – Хайме подходит к ней, опирается на столешницу, смотрит на сковородку. – Мне их всегда делала на полдник бабушка, папина мама. Она умерла прошлой осенью.
– Моя мама тоже умерла от рака пять месяцев назад. Очень несправедливо, она была совсем молодая. Мы все время ругались, но я ее обожала и очень скучаю. И поэтому мне нравится делать то, что раньше делала она. Когда я была маленькая, в плохие дни, когда я болела или грустила или просто сил не было, она всегда готовила мне шоколад с гренками. В хорошие, когда было что праздновать, – тоже. – Она снова поднимает на него глаза. – Сегодня я праздную свое вчерашнее доброе дело.
– Но шоколад ты не приготовила, – Хайме сам не понимает, почему так рад.
– Нет, жара же ужасная, но если ты откроешь холодильник… Давай, открывай!
– Это ты сделала?
– Ну да, перед тем, как заняться гренками.
Хайме достает два высоких стакана, до краев наполненных шоколадно-молочным коктейлем, и несет на кухонный стол. Она ставит туда же тарелку с гренками, садится напротив Хайме и улыбается.
– Меня зовут Адриана.
– Адриана…
– Да, ты меня вчера вечером даже не спросил.
– Вчера мне было неважно.
– А теперь важно?
– Да, теперь – да.
Она смеется, берет гренок, откусывает, обжигается, снова смеется. Хайме начинает осознавать и принимать все произошедшее – вначале с недоверием, потом с благодарностью, с легкостью, свойственной везучим – этой касте, к которой он до сегодняшнего утра не принадлежал.
С того момента все дается ему легко – съесть гренки, выпить коктейль, вернуться в постель, принять дар, который жизнь преподнесла ему, поставив у него на пути эту девушку, остаться у нее на все выходные.
В понедельник утром, прощаясь с Адрианой, Хайме не рассказывает ей, что в субботу утром, увидев в холодильнике два идеальных стакана коктейля с шапочками пены, он понял две странные, серьезные, непоправимые вещи.
Во-первых, что ему суждено беззаветно влюбиться в Адриану. А в следующую секунду – что будь на месте коктейля и гренок кофе с молоком и тосты – все было бы иначе и хуже, скучнее, беднее, сомнительнее.
Он не решается рассказать ей об этом из страха, что она превратно истолкует его слова, но дальше его ждет множество подобных летних утр и зимних вечеров, и перед тем, как открыть рот, он каждый раз будет прикрывать глаза и вдыхать сладкий аромат, будет улыбаться, сам того не замечая, и убеждаться, что его возлюбленная, любовь и само счастье на вкус одинаковы.
На вкус они как шоколад с гренками.
Дом стоит на прежнем месте – прямо возле шоссе, на угрюмом пустыре за деревней.
Вновь увидев его, Бегония решает, что он стал не только больше, но и куда уродливее, чем раньше. Одноэтажная гостиница, возведенная отцом Сокорро пятьдесят лет назад, за эти годы беспорядочно вытянулась вверх, превратившись в бесформенную груду бетона, выкрашенную нелепой оранжевой краской. Теперь она напоминает домик, собранный ребенком из конструктора. Все же остальное – крыльцо, облицованное розоватой плиткой, похожей на ломти дешевой ветчины, зеленые поручни, хлипкие металлические конструкции с уголками, выцветшие от солнца козырьки, – все это ровно такое, каким она его помнит, ровно такое же уродливое.
– Бего! – Сокорро тоже не изменилась. – Как я рада!
В эту секунду Бегония чувствует себя совершенной неудачницей и сильнее, чем когда-либо, раскаивается, что уступила под давлением матери, детей и мужа.
– Мы не сможем приехать на свадьбу, мам. Денег нет, ну ты сама знаешь, так что…
– Дочка, как у тебя язык-то повернулся сказать такое?! Это ж твой брат.
– Вот и женился бы, как все добрые люди, в Мадриде.
Но нет. Ее младшему брату втемяшилось праздновать свадьбу не где-нибудь, а в Альмерии, в деревушке, где они в детстве проводили лето. Там даже дом бабушки с дедушкой по материнской линии не сохранился, только и осталось, что узкая полоса каменистого пляжа, зажатая между пластиковыми парниками: местные жители предпочли туризму интенсивное земледелие. Поэтому тут нет ни отелей, ни квартир, чтобы снять на пару ночей. Они есть рядом, на соседних пляжах, но Фернандо решил, что это им не по карману.
А тут ее мать предложила им остановиться в гостинице Сокорро. «Я с ней поговорила, и она ужасно обрадовалась, что ты приедешь». Бегония недовольна, что мать взяла на себя роль посредницы. До самого последнего момента она надеется, что мать, пожизненная владелица и распорядительница всех активов покойного супруга, пригласит их к себе в отель, как пригласила их детей. Бегония даже думает попросить у нее денег в долг, вынудив, таким образом, пригласить всю ее семью, но Фернандо все портит.
– Да ты что, Бего! Это же отличное место, очень нам подходит! – «Может, он успел уже переговорить с моей матерью?» – думает она. – Я про него почитал, там не то что одни помидоры вокруг, есть еще цветочные питомники и декоративные растения. Я уже назначил там несколько встреч, и мне сказали, что гостиница твоей подруги – единственное жилье в том районе. Если захочешь, можем там подзадержаться. Ты будешь ходить с детьми на пляж, я изучу поставщиков, ну и денег сэкономим, как ты на это смотришь?
Бегония ничего не отвечает: этот нелепый отпуск – обратная сторона последнего проекта ее мужа; тот пару месяцев назад заделался хозяином питомника, которым до того много лет управлял. Она уже успела несколько раз там побывать: установив лимит на ее траты, муж стал куда больше к ней прислушиваться, но он теперь столько работает, что никак иначе развлечь ее не может.
Вначале он просит, чтобы она поехала с ним и посоветовала. Если дела пойдут хорошо, он хочет ввести в ассортимент садовую мебель и украшения для сада, а Бегония такое любит и, как им обоим известно, прекрасно в этом разбирается. Некоторое время это даже развлекает ее: подсматривать идеи в торговых центрах, куда она раньше ездила за покупками, и кое-что воспроизводить в питомнике. Но за пару недель до свадьбы ее брата дело принимает серьезный оборот. Как-то вечером, когда Бегония увлеченно расписывает Фернандо, что
